– Нет. Я сомневаюсь в том, что задачей одного-единственного человека может быть возвращение людям утраченного будущего. Я сомневаюсь в том, что для этого нужны деньги. Я даже сомневаюсь в том, что человечество утратило будущее.
Он широко раскрыл глаза.
– Все расчеты свидетельствуют о том…
– Все расчеты ошибаются. Всегда ошибались. На сломе веков существовали расчеты относительно все возрастающего количества транспорта, согласно которым к сегодняшнему дню мы должны были увязнуть в навозе по самые бедра. Все это чепуха, Джон. Мы живем не ближе и не дальше к концу времен, чем в любой период истории. Мы просто немного нервничаем, поскольку начинается новое тысячелетие, новый отсчет, вот и все.
Он остановился перед ней, посмотрел на нее и увидел в ее глазах душу, на которой лежит груз льда.
– Вы не знаете, каково это. Владеть таким количеством денег – это все равно что держать в руках судьбу мира. Я бы очень хотел сделать с их помощью что-то хорошее, но не знаю что. Я даже не знаю, можно ли вообще с их помощью сделать что-то хорошее. Но прекрасно знаю, что с их помощью легко можно сделать много плохого.
– Так отдайте их. Создайте фонды. Распределите их. Не позволяйте им давить на себя.
– Вы не понимаете. Я наследник. Я должен…
– В первую очередь вы должны жить, Джон, – сказала она. – Жить.
– Жить, – повторил он медленно, словно никогда прежде не употреблял это слово. В его взгляде появилось что-то похожее на боль. – Сказать честно, я не знаю, как это делается.
– Вы ведь уже делаете это. Нужно только перестать верить, что с вами говорил Бог. Он этого не делал.
– А кто тогда? Якоб Фуггер?
– Никто. Это просто старая история, ничего больше.
Он стал тяжело дышать, так продолжалось вот уже несколько мгновений, но теперь это заметила и она, что он дышит рывками, как человек, который вот-вот заплачет. Его руки дрожали, в глазах полыхал ужас.
– Но если… – начал он, и его дыхание вырывалось с хрипами. Он прошептал: – Но если у меня нет задачи… если у меня нет задачи в жизни… то кто я тогда? Кто? Зачем я живу?
Она не удержалась и обняла его, прижала к себе, когда он заплакал, она держала его и чувствовала, как он дрожит, вздрагивает, в каком он отчаянии, как слезы ужаса медленно уходят и он постепенно успокаивается. «Какие декорации, – подумала она вдруг, – мы стоим здесь, среди всех этих древних книг, в этом древнем доме…»
Наконец он высвободился из ее объятий. Девушка заметила, что ей не хотелось его отпускать.
– Спасибо, – сказал он и выудил из кармана брюк платок. – Не знаю, что на меня нашло.
– Много всего сразу свалилось.
Странно, но никакой неловкости не чувствовалось.
Он стоял, внимательно смотрел на нее, казался даже немного удивленным.
– Мне понравилось чувствовать вас, – произнес он, и в его голосе сквозило что-то вроде недоумения. – Возможно, это звучит глупо, но я не хочу уходить, не сказав вам этого.
Ей показалось, что все вокруг поплыло.
– Это нисколько не звучит глупо.
Они смотрели друг на друга. Просто стояли и смотрели друг другу в глаза, и что-то произошло. «Такого не бывает!» – кричало нечто в ней, но между ними возникло силовое поле, нарушавшее все правила, отменявшее действие всех ограничений, толкнувшее их друг к другу и заставившее обняться, и они стояли, чувствуя друг друга, целую вечность, пока их губы не встретились и не слились воедино, и то, что было сильнее вселенной, унесло их за собой в танце, который был самой жизнью.
– Идем наверх, в квартиру. – Это была последняя четко произнесенная в этот вечер фраза, и позже они не могли сказать, кто из них ее произнес.
В ту ночь, в два часа тридцать минут, умер Кристофоро Вакки, по странной случайности за несколько минут до того, как сильное землетрясение сотрясло центральную часть Италии, унесло с собой многие жизни и частично разрушило знаменитую на весь мир базилику Сан-Франческо в Ассизи. Подземные толчки шли из эпицентра в горном регионе Фолиньо и ощущались до самого Рима и Венеции, но на пятом этаже конторы Вакки во Флоренции мужчина и женщина были слишком заняты друг другом, чтобы заметить это.
36