Центральная часть, несущая глабель, представляет собой один из таких фрагментов. Его называют кранидий. С обеих сторон к кранидию примыкают свободные, или подвижные, щеки — либригены, правая и левая зеркально похожи. У многих трилобитов задние концы свободных щек заострены — это так называемые щечные шипы. К свободным щекам прикрепляется глазная поверхность — так бывает у большинства трилобитов. Получается, что цефалон скроен таким образом, чтобы распадаться по крайней мере на три части — кранидий и две свободные щеки. Свободные щеки отсоединяются от кранидия вдоль особых линий пониженной прочности — вдоль лицевых швов. Эти швы нужны были трилобиту для линьки. Поверхность глаза представляла, вероятно, самую чувствительную часть трилобита, к тому же самую сложную для успешной линьки. Лицевые швы тянулись спереди назад и проходили по краешку глаза, поэтому сначала могли линять покровы глаз, а потом уже все остальное. Это существенно ускоряло и упрощало процесс и сокращало время, которое животное проводило в неокрепшем и потому небезопасном мягком панцире. При линьке щеки отделялись первыми независимо от других частей панциря, именно из-за этого они «свободные». После отделения свободных щек в составе кранидия оставались неподвижные щеки. Ясно, что трилобита собирают из целого ряда развалившихся кусочков: щек, сегментов, кранидия, пигидия. С учетом того, что трилобит линяет в течение жизни несколько раз, сбрасывая старый панцирь и наращивая новый подобно сегодняшним крабам или ракам, то по мере роста он оставляет последовательную серию своих ставших тесными одежек. И так до самого созревания. Каждая из сброшенных оболочек и их части — это потенциальная окаменелость. Так что трилобиты — воистину конвейер для производства окаменелостей. Но это не радует: конвейер рождает проблемы. Если имеются кусочки от трилобита, нужно собрать их и воссоздать облик животного, примерно как мозаичную картинку с неизвестным изображением. Труднее, если в куче лежат фрагменты от десятка видов трилобитов — представьте, что вы собираете сразу несколько пазлов с перемешанными деталями, не имея перед глазами коробок с картинками на крышках. В пору ученичества я превратился в фаната таких окаменевших «пазлов». И вскоре узнал, где искать подсказки. Так, линия свободных щек вдоль лицевых швов должна совпадать с абрисом кранидия. Если в публикациях предшественников находилось изображение целого трилобита, то, имея среди своего материала голову, можно было поискать и отсортировать пигидии, соответствующие этой голове. Вскоре моя комната стала напоминать беспорядочный склад раскрошенных кусков камня, сломанных и целых игл, старых монографий, и весь этот хаос покрывал слой тонкой известковой пыли. Мой сегодняшний кабинет примерно такой же. Если ко мне заходит аккуратный, привыкший к порядку человек, глаза его оторопело округляются. Специально для таких людей у меня имеется маленькое мягкое кресло, чтобы было куда свалиться.
Эта очень захватывающая работа больше напоминала работу археолога, который склеивает глиняные черепки, чем науку белых халатов. Иногда среди хаоса появлялся Гарри Уиттингтон, произносил ободряющие фразы или ставил меня на место, указывая неверно соединенные хвосты и головы. Он был добрейшим руководителем, такого скорее можно назвать советчиком. Его советы всегда приветствовались. Он так писал статьи и монографии, что я ими зачитывался, они у меня до сих пор лежат, затертые до дыр от постоянного использования, большинство уже без обложек.