Тринадцать

— Этот гад нас усыпил, — устало констатировал Викторов, — я еле глаза разлепил. — Он подошел к неразобранному с вечера столу, взял в руки бутылку с коньяком, в которой оставалось граммов сто, открыл ее и понюхал. Покачав головой, он произнес: — Снотворное, вероятно, было подмешано в эту бутылку с коньяком. Давайте постараемся вспомнить, кто из нас вчера его не пил.

Ему никто не ответил. Каждый думал, что ему делать дальше.

Первым не выдержал Шкандыба:

— Я не знаю, как вы, а мне это все надоело! — выкрикнул он, подходя к двери.

— И что же вы намерены предпринять? — вскинув брови, посмотрел ему в глаза Изместьев.

Не знаю, пока не знаю! — В голосе Артема появились истеричные нотки. — Но я знаю точно, что кто-то из вас убийца, и пока я не узнаю, кто именно, — он сделал еще один шаг к двери, — я… — внезапно, он резким движением открыл входную дверь, и побежал по коридору к лестнице.

Оставшиеся четверо в немом изумлении посмотрели друг на друга.

— Оставьте его, пусть бежит, — махнул рукой Олег Викторович. — Вряд ли он и есть тот самый убийца. Уж поверьте мне, этот тип людей я хорошо знаю. Это трусы. Трусы и паникеры, которые в самый тяжелый момент бегут с поля боя, как корабельные крысы.

Они вчетвером, за руки и за ноги подняли труп своего товарища с кровати и потащили его на первый этаж. Вонь гниющих мертвых человеческих тел, дохнувшая на них из островного морга едва они открыли туда дверь, заставила их положить тело Дебета прямо у порога, после чего они спешно ретировались, плотно затворив за собой дверь.

Когда Изместьев, Стеклов, Викторов и Молодавченко двинулись по коридору в сторону столовой, намереваясь по дороге зайти в номер покойного Емельяненко, чтобы ополоснуть руки, они услышали донесшийся со стороны столовой звук разбивающейся посуды и какой-то приглушенный звук, похожий на звук падающего человеческого тела.

Вбежав в помещение столовой, все четверо увидели лежащего на полу возле одного из холодильников Шкандыбу, чье тело корчилось в предсмертных конвульсиях. Изо рта умирающего выходила коричневатая пена.

Спустя несколько мгновений все было кончено. На лице у Артема, нижняя часть которого была залита рвотными массами, читался неописуемый предсмертный ужас. Видимо, несчастный перед смертью осознал, что отравлен и отчаянно боролся за жизнь. Но, увы, уже ничто в этом мире не могло ему помочь ее сохранить.

На полу рядом с телом валялась разбитая тарелка с вывалившейся из нее порезанной кусками копченой колбасой. Ею-то несчастный видимо и отравился.

— Один поперхнулся из них, и четверо стало их… — вспомнил дурацкие стишки Изместьев и вдруг захохотал. Он смеялся как сумасшедший, вытирая лицо рукавом. Оставшимся вместе с ним троим мужчинам стало не по себе. Раньше своего старшего они в таком состоянии не видели.

— Я на улицу, — отойдя, наконец, от истерики, заявил Изместьев, — мне нужно проветриться и привести мысли в порядок. Отныне я вам не старший, и каждый из вас волен поступать так, как подскажет ему чувство собственного самосохранения.

После этих слов он, вытирая лицо, медленно вышел через второй выход из столовой на улицу. Когда зеленая марлевая накидка за ним плавно опустилась, судья Стеклов повернулся и, не спеша, зашагал по первому этажу в сторону парадного выхода из особняка.

Переглянувшись, Викторов и Молодавченко последовали за ним, наблюдая друг за другом, и готовясь в случае чего, перегрызть своему врагу глотку.

* * *

На берегу, рядом с большим камнем, они оказались почти одновременно, хотя и пришли туда разными путями. Олег Викторович Изместьев и Иван Игнатьевич Стеклов.

На этот раз офицер был предельно серьезен. Смеялся лишь судья:

— Ну, господин Изместьев, мы можем гордиться собой, не так ли, друг мой? Со времен Агаты Кристи никто не планировал, а главное, не осуществлял подобного. Никто и никогда! Да и в книжке ее — все сплошная выдумка. В отличие от нас. Это ж надо так все продумать и так блистательно провести! Тебе что больше всего понравилось? Мне операция, которую мы провернули с этой Екатериной Милютиной. Вот это — высший пилотаж!..

Олег Викторович улыбался и согласно кивал, однако глаза его смотрели на подельника холодно и настороженно.

— Скажи-ка мне, — усмехнувшись своим словам, спросил он судью, — а правда ли, что…

— Правда, мой друг, состоит в том, — перестав смеяться, прервал его Стеклов, — что Антон Магницкий — это твой родной сын. Именно так мне сказала Анна.

В воздухе повисла тишина. Подполковник Изместьев всегда умел сохранять выдержку. Но только не в этот раз. Лавина эмоций прорвала плотину его самообладания, и он сорвался:

— Ты уверен?! Ты уверен в том, что только что сказал? — вращая глазами, он стал подступать к Стеклову. — Антон — мой сын? И ты, ты…

Договорить он не успел. В пылу эмоций он не заметил, как Стеклов откуда-то из-под камня достал полиэтиленовый пакет, вынул оттуда промасляную серую тряпку и развернул ее.

Спустя еще пару мгновений в живот Изместьеву смотрел зрачок дула пистолета «ТТ».

— Ты чего? — ошалело уставился он на судью, осклабившего в хищной усмешке рот.