Тринадцать

– Я тоже видела это в новостях, – встряла Бетси. – Господи, я и не поняла, что она одна из нас! А вы знаете, в новостях говорили, будто бы машина еще и проехала по ней задним ходом после того, как сбила?

– Вообще-то нам не полагается смотреть новости. Разве не слышали, что вчера говорил судья? – напомнил Спенсер, самый молодой из присяжных.

Энни испуганно поднесла пальцы ко рту. Даже шея у нее покраснела. Бетси отмахнулась от Спенсера, как от надоедливой мухи.

– Вчера мы только познакомились, и вот теперь она мертва. Вот что тут важно, – возразила она.

– Нет, важно то, чтобы мы делали все, что велит судья. Типа как каждый день кто-нибудь гибнет под колесами. Не собирался все это обсасывать, но, типа, и что с того? Непохоже, чтоб кто-то сильно по ней горевал, – цинично заметил Спенсер.

Кейн поднялся со своего места, достал бумажник, вытащил из него двадцатку и бросил ее на стол.

– Я вчера разговаривал с Брендой. Она показалась мне славной дамой. И неважно, хорошо мы ее знали или нет. Мы все в одной группе. Я вот никого из вас не знаю, но хотел бы думать, что если завтра я вдруг помру, кого-то здесь это не оставит равнодушным. Думаю, что надо скинуться и послать венок. Это последнее, что мы можем для нее сделать, – объявил он.

Один за другим присяжные полезли за бумажниками, приговаривая: «Вот это правильно», или «Вот бедняжка!», или «Давайте еще и карточку отправим». Все, за исключением Спенсера. Тот стоял, с независимым видом сложив руки на груди и отставив ногу. Наконец, когда кто-то из присяжных многозначительно посмотрел на него, он закатил глаза, извлек десятидолларовую банкноту и буркнул:

– Ну ладно.

Маленькая, но победа. Кейн знал, что подобные жесты жизненно важны. Такие вот небольшие маневры. Всего один-другой для начала. Больше и не требовалось, чтобы слегка здесь утвердиться. Собрав купюры, Кейн спросил у Энни, не возражает ли она выбрать что-нибудь приличное.

Она ничуть не возражала. Широко улыбнулась Кейну, забирая у него деньги.

– Так внимательно с вашей стороны… Спасибо вам – в смысле, всем вам, – произнесла Энни с легкой хрипотцой, только и выдающей ее чувства. Сглотнув, убрала деньги в сумочку.

Присяжные явно почувствовали себя посвободней.

Опять усевшись за стол, Кейн припомнил, с каким звуком череп Бренды раскололся о капот его «Шеви Сильверадо». Единственный барабанный удар чего-то твердого и пустого внутри об упругий металл. И этот хруст долей секунды ранее. Практически неразличимый из-за слишком короткого промежутка времени. И гляди ж ты – все-таки запомнился среди прочих звуков… Вместе с отзвуками лопающихся ключиц и шейных позвонков, словно в гитарном аккорде. Для Кейна все это прозвучало едва ли не мелодично. Словно оркестр, дружно грянувший вступительный такт перед началом увертюры.

Кейн отхлебнул кофе, снял несколько пушинок со своего свитера и припомнил разочаровывающе тихий подскок машины, когда он проехал задним ходом ей по голове.

«Ну и черт с ним», – подумал Кейн.

Дверь в задней части помещения для присяжных распахнулась, и вошел судья – в черной мантии поверх черного костюма.

Все моментально утихли и перевели взгляды на него. Энни так просто запаниковала – как будто ее застукали за нарушением какого-то правила, о котором она и понятия не имела. Кейн склонился к ней и мягко похлопал по руке.

Положив свои крупные руки на стол, судья подался вперед и негромко заговорил, переводя взгляд с одного из присяжных на другого и иногда на ком-то его останавливая:

– Дамы и господа, у меня довольно неприятная новость. И я подумал, что следует сообщить ее вам без посторонних глаз. Поверьте мне, я обязательно обсужу ее с советниками, работающими по этому делу. Это тоже важно. Но я все-таки хочу, чтобы вы услышали ее от меня первыми. Сегодня утром мне позвонили из ведомства комиссара полиции. У них есть все основания полагать, что все вы находитесь в реальной опасности.

* * *