Тринадцать ящиков Пандоры

Ах, подумал вдруг Томас с острым отчаянием, и что бы в тот летний день к поэту не явиться какому посетителю: из Девоншира или из Порлока. Задержать, заговорить, не дать словам сложиться в открывающие путь строки. И не было бы страны Ксанад, мира проклятого и безумного — и заражающего своим безумием всякого, кто к нему прикасается.

Тогда сэр Артур остался бы в Лондоне, сделавшись, скажем, премьер-министром. И был бы спасен.

Вдруг заныло сердце: не сумеем. Ни за что не сумеем.

— Виршеплеты, да… — Бладджет взял оружие за ремень, нервно вытирая вторую руку о полу одежды. — Они тоже, вы правы. И еще французы. И русские. Эти ведь тоже куда-то уходят — и как бы нам однажды не встретить их здесь. Правда, с такими, как у французов, поэтами… Говорят, им пришлось интриговать, чтобы убить того русского… — щелкнул пальцами. — Александэр Поуш… Пуж… Не вспомню. А мы… мы должны быть готовы.

Сэр Артур чуть улыбнулся, повернул к негоцианту голову:

— Дверь, единожды отворив, уже не закроешь. Уж я-то знаю, поверьте.

И тут Амар, что все это время стоял неподвижно, присел вдруг, касаясь травы кончиками пальцев. Поднял руку.

— Тихо, — сказал. — Смотрите по сторонам. Зверь снова недалеко.

16 июня. Утро

Секретарь был ему незнаком. Потел, стараясь не глядеть на Томаса, то и дело запускал два пальца за тугой ворот мундира. Принимался перекладывать на столе стопки бумаг, чернильницу, ксанадское перо в виде резной колдовской кости — из тех, на кончике которых цвет чернил меняется по необходимости и по воле пишущего.

Потом отворилась дверь, вошли двое: сюртуки, словно у судейских, только вот одному, ирландцу, подошел бы солдатский мундир, а другому — жетон душевода. Второй-то и сел сбоку от стола, близоруко помаргивая на Томаса.

Первый остался стоять в шаге от дверей — как раз за спиной. Стоял молча, но присутствие его ощущалось, будто камень статуй в храмах Карнака: холодный и мертвый, но несущий угрозу. Словно все тридцать веков глядят тебе в спину.

Вдруг второй, так и не сказав ни слова, поднялся и вышел, кивнув секретарю.

Тот промокнул пот со лба.

— Прошу вас, господа, — махнул рукою. — Его Светлость вас примет.

Томас недоуменно обернулся — оказалось, ирландец остался, где был.

Но уж вперед меня ты не пройдешь, подумал со злостью, шагая в дверь.

Однако, когда четверть часа спустя мир перевернулся и встал с ног на голову, присутствие ирландца показалось ему меньшим из зол.

— Так-то, джентльмены, обстоят дела. — Господин премьер-министр, сэр Уильям Лэм, второй виконт Мельбурн, выглядел бледным и осунувшимся. Теребил ксанадское кольцо, с камнем для остроты разума. Второй камень — оправленный в серебро аметист для разжижения крови — был воткнут в широкий галстух. — Не стану говорить, что за стены кабинета сказанное мной выйти не может.

— Сколько у нас времени, ваша светлость, сэр? — спросил Томас.

— Господин Пюисегюр осматривал Его Величество утром и ручается за шесть дней.

— Полагаю, мы успеем, сэр. Не можем не успеть. Да и люди Его Величества в Ксанаде, несомненно, приложат все силы, чтобы…

Премьер-министр вздохнул, поднялся, открыл секретер. Вытащил лист веленевой бумаги — помятый, в темных пятнах.

— А вот об этом, — сказал, протянув его Томасу, — во всей стране знают шестеро — включая теперь и вас, господин Элрой. И, например, Фицпатрику кажется, что это непозволительно много.

Ирландец чуть склонил голову набок. Казалось, происходящее его забавляет. Был он при сэре Уильяме кем-то вроде конфидента — хотя что за конфидент из ирландского сержанта, Томас представить не мог.

А когда Томас дважды перечел документ и поднял глаза, ирландец хмыкнул:

— Ваша светлость, сэр, может, и не стоило? У джентльмена, как посмотрю, в мозгах теперь такое — в пору снова душевода звать.

— Как это возможно, сэр? — спросил Томас. — Если это убийство, то значит… значит…

— Вот это вам и предстоит выяснить. И, по возможности, не прибегая к помощи сэра Артура: мы не вправе рисковать, увы. Доверять там вы можете лишь Фицпатрику, отныне он — ваша тень и ваша нянька.

Томас кивнул:

— Спасибо, ваша светлость, сэр, я и сам хотел зашить себе карманы — а теперь-то будет повод.

Сержант Макги ухмыльнулся:

— Я сразу смекнул, что мы поладим, сэр.

16 июня. Полдень (и вне времени)

Томас вдруг понял, что судорожно сжимает кулак. Вздохнул, расслабил руку. Свесил ее вдоль тела. Тут же поймал себя на том, что теперь теребит подол мундира.

Проклятый ирландец косился насмешливо. Хорошо хоть молчал.

— Господа… — Из тени выдвинулся душевод: коротконогий щуплый девонширец, для разнообразия одетый не в сюртук, но в халат толстого шелка-сырца. В бледно-желтом свете гудящих ламп цвет халата был неуловим: не то голубоватый, не то салатный с густой изумрудной прозеленью.

Потом он повел рукою — и Томас увидел узкий, плечами заденешь о стены, проход, которого — он побился бы об заклад! — миг назад не было.

Солдаты у дверей остались недвижны: два истукана в сверкающей серебристой броне, с опущенными забралами, психокинетические метатели на плечах. А может, и вправду — никакие не солдаты, а статуи?