Тринадцать осколков

— Этого я не знаю, товарищ политрук. Провод у нее сзади волочился, это я видел. Кувалдин говорит, что машины такие управляются электричеством.

— Верно, электричеством, — подтверждает политрук. Он берет костыли, рассматривает их: — Я скоро поднимусь. Приемник Гнатенко наладит, будем слушать Большую землю… «От Советского информбюро, — выпрямляясь, меняет голос Правдин. — В результате решительных контрударов Красная Армия остановила наступление фашистов. Разгромлены следующие немецкие дивизии…» О, такое время настанет, товарищи!

Правдин, опираясь на костыли, пробует идти. Но тут же, едва сделав два шага, опускается на кровать.

— Ничего, освоюсь, еще как буду ходить, — упрямо заявляет он.

Мы берем гранаты, собираемся уходить. Правдин подзывает к себе. По его лицу видно, что ему не хочется оставаться одному и он разговаривал бы с нами без конца.

— Скоро поднимусь, — говорит политрук и делает знак, чтобы мы отправлялись.

— А знаешь, почему я решился взорвать тележку? — оказавшись в темноте, спрашивает Мухин. — Помнишь, Чупрахин говорил, что сапер плохо ставил мины и поэтому фашисты прошли. Так мне врезался в память тот разговор. Действительно, если каждый из нас на своем участке встанет стеной, фашисты никогда не пройдут! Ползу я тогда, а над ухом будто кто-то шепчет: «Смелей, смелей, никто эту адскую машину не остановит, кроме тебя…»

— И ты решился?

— Да. Я так явственно слышал шепот… Отчего это так? — недоуменно спрашивает Мухин, замедляя шаги. — Зрелость, что ли, пришла, — продолжает он. — Говорят же: зрелый боец против своей совести никогда не пойдет.

— Это верно, — соглашаюсь я с Алексеем. — Боевая зрелость — великое дело!

* * *

Сквозь пролом виден кусочек земли. На зеленой траве в разных позах лежат трупы гитлеровцев. Их не убирают: нельзя — это поле наше, тут каждый кустик у нас на прицеле. Донцов так распределил секторы обстрелов, что подойти вплотную к катакомбам невозможно. Но фашисты все же лезут.

Только что отразили атаку гитлеровцев. Рядом со мной лежит Панов. Вытянув голову, он смотрит в амбразуру. Григорий не обращает внимания на подошедшего Егора. Кувалдин спрашивает:

— Как у вас, тишина?

— Светает, — тянет Панов. — Дождик накрапывает. Хорошо там, в поле.

— Горизонт чист? — повторяет Егор.

— Море… Уйма воды, — о своем продолжает Григорий.

— Встать! — вдруг кричит на Панова Кувалдин.

— Ну вот, опять появились, — вдруг вскакивает на ноги Григорий. — Смотрите, они идут! — тычет он рукой в амбразуру.

— Приготовиться! — командует Егор и, оттолкнув в сторону Панова, до пояса скрывается в проеме.

— Идут тремя группами, — сообщает Кувалдин.

Мухин готовит гранаты, Чупрахин расчищает место, чтобы удобнее было вести огонь, Донцов поднимается к верхнему пролому: там, под самым потолком, он оборудовал себе бойницу и оттуда ведет огонь по немцам и управляет ротой. Беленький подает ему боеприпасы, круто задрав голову.

— Каждый, каждый день, — сокрушаясь, шепчет Панов. — Сами напросились… Письмо послали… Чем больше, тем лучше! — вдруг повышает он голос.

— Ты о чем? — спрашивает его Мухин.

— А-а! — отмахивается от него Панов. — Накликали беду на свою голову.

— Гришка, замолчи! — кричит Чупрахин. — Иди ко мне, места хватит…

— Идите! — приказывает ему Кувалдин, поднявшись во весь рост. Панов бежит к Ивану. Чупрахин сует ему в руки гранату:

— По моей команде будешь бросать. Если сдрейфишь, самого спущу туда, — показывает он на пролом.

Егор забирается к Донцову. Гул моторов нарастает.

— Первая амбразура, огонь! — командует Кувалдин.

Первая амбразура — это я и Мухин. Мы бьем из автоматов, видим, как прижались к земле гитлеровцы.

— Четвертая амбразура, огонь!

Там Гнатенко. Он пускает в ход пулемет.

— Третья амбразура, гранаты бросай! — С высоты, где находится Егор, просматривается почти вся местность, прилегающая к восточному сектору, и Кувалдин безошибочно управляет огнем.

— Вторая!..

Так подряд два часа.

Когда утихает бой, у амбразур остается по одному человеку, остальные отходят в глубь катакомбы. Вскоре сюда приходит Кувалдин. Кто-то достал ему кубики, и теперь у него на гимнастерке поблескивают знаки лейтенанта. Он садится рядом с Генкой, заботливо поправляет сбившуюся на затылок пилотку.

— Ну что, дружок, подходяще воюем? — с улыбкой спрашивает он.

— Хорошо, — бойко отвечает Генка, держа в руках гранату. Он получил ее накануне боя, но Мухтаров предусмотрительно извлек из нее запал. Такое отношение не по душе мальчишке. — Товарищ командир, — обращается он к Егору. — Я уже изучил гранату. Распорядитесь, чтобы мне дали запал… Понимаете, обидно мне…

— Получишь, — успокаивает его Кувалдин и начинает подводить итоги боя.

— Идут! — сообщает Чупрахин, сидящий у амбразуры.

— По местам! — командует Егор.

Только под вечер гитлеровцы прекращают атаки, наступает затишье. Кувалдин, обойдя боевые посты, разрешает бойцам поспать. Но сам он не спит. Возле Егора горит плошка. Развернув шатровскую схему катакомб, Кувалдин долго рассматривает ее, что-то чертит. К нему присаживается Генка. Помолчав немного, он спрашивает:

— Сколько верст отсюда до Москвы?

— А зачем тебе?