Тринадцать осколков

— Замолчи, слизняк! Бурса, я думал, что он пришибленный от природы, а он, чувствуешь, какой линии? Вон отсюда! — замахивается Чупрахин на Беленького.

Кирилл вскакивает, торопливо подхватывает сумку, бежит в темноту.

Ночью предпринимаем очередную попытку выйти из катакомб. Мы уже давно наметили место сбора: если при выходе нам придется рассеяться, каждый знает, куда потом собираться. В узком полузаваленном проходе мы стоим вплотную друг к другу, чувствуем, как взволнованно бьются наши сердца.

— Товарищи! — полушепотом обращается Чупрахин. — Хватит у вас сил, чтобы бесшумно поднять этот камень и подержать его на руках, пока я не посмотрю, есть ли там немцы?

— Хватит, — отвечаем разом. Обхватываем ребристый камень: — Раз, два — взяли!

Чупрахин, согнувшись, протискивается в образовавшуюся щель. От непосильной тяжести перед глазами плывут радуги. Но мы стоим неподвижно, словно превратились в одеревенелые существа.

— Бурса, фашисты ушли; наверное, решили, что мы уже на том свете, а нам и на земле по горло дел, — возвратившись с осмотра местности, говорит Чупрахин.

Он велит сдвинуть серый камень с прохода. Напрягаемся, и камень не так уж тяжел. Кто-то горбатый проворно проскальзывает у ног. «Беленький», — мелькает у меня в голове, и я, опьяненный свежим воздухом, падаю на землю, сквозь забытье слышу шум волн. А руки тянутся вперед, ноги упираются в камни. Ползу, ползу туда, где дышит живое море…

Часть третья СКВОЗЬ ОГОНЬ

1

«Ну, беги, беги!» — настойчиво шепчет ветер, а я стою словно заколдованный и не могу сдвинуться с места. Впереди черная пропасть обрыва, а дальше необъятная даль. Она шевелится, вздыхает и тоже будто повторяет: «Беги, беги». Оглядываюсь по сторонам: по выходе из катакомб все расползлись в разные стороны, теперь вот надо подумать, где же находится место сбора. Черным пятнышком мельтешит под обрывом лодка. Сердце стучит: «Беги, беги».

Безотчетно прыгаю под обрыв и долго кубарем качусь вниз. Морская прохлада приносит облегчение. Вот и лодчонка. Она прикована цепью к причалу. Остается только оторвать цепь, вскочить — и туда, через пролив, на Большую землю. «Как, один?.. Без товарищей?» — шепчет ветер над ухом. Прыгаю в лодку. Руки лихорадочно снуют по бортам: вот они, весла, беги! «Нет, надо найти Чупрахина, у него знамя», — решаю я и, выскочив на берег, бегу к нависшей над берегом скале. Наступает проблеск в сознании: надо отсюда уходить, пока не заметили.

Попадаю в глубокую промоину. Обросшие иссиня-желтым мхом скалы висят над головой, а еще выше — голубое чистое небо. Оно такое мирное, тихое, такое доброе, что трудно оторвать от него взгляд. Присаживаюсь под скалой и вдруг спохватываюсь: это та промоина, которую мы наметили для сбора! Местность мы хорошо изучили еще в первые дни боев на Керченском полуострове. Но где же Чупрахин, где Алексей?

Камень, шурша, катится вниз. Бросаюсь за выступ. Но тут кто-то хватает за плечи и прижимает к земле.

— Черт! Это ты, Бурса!

— Чупрахин! — не говорю, а вздыхаю: от радости дыханье сперло.

Сидим в скалистом коридоре. Слышится глухой шепот моря. Иван без умолку говорит о том, как он полз к расщелине, как боялся, что могут обнаружить немцы, тревожился о знамени, спрятанном под гимнастеркой.

— Тут сижу, и ты идешь, принял за постороннего… Извини, что немного помял, что же делать? — Иван испытующе смотрит на меня и каким-то не своим голосом говорит: — Что мы, вдвоем?.. А?

— Будем искать своих, не все же погибли, — отвечаю.

— Где они, где, спрашиваю? Ты вот учился в институте, скажи мне: конец это или не конец? Отвечай! Что же молчишь? — трясет он меня за плечи. — Отвечай: конец или не конец?

— Не знаю…

— Эх ты, бурсак… А я вот знаю. Хочешь скажу?

— Говори.

Чупрахин поудобнее садится на камень и, зажав руками голову, смотрит в конец ущелья. Там курится легкий туман. О чем думает Чупрахин? Может, вспомнил свой корабль, учебные походы? А может быть, ожило в памяти и неомраченное детство, и мчащийся паровоз, который он водил на линии Ростов — Миллерово с непоколебимой убежденностью, что делает самое важное, самое главное, то, без чего немыслимо биение большого сердца страны! А может быть, в той прозрачной дымке тумана он видит своего деда, старого солдата с вечной шуткой и неисчерпаемым запасом былей и небылиц.