Тринадцать осколков

— Из трюма не вижу, сколько их там, — начинает Чупрахин, — наверное, порядочно. Хлопают наши зенитки. Мы делаем свое дело, машины работают как часы. Проходит минута — и взрыв потрясает тело корабля. «Наверх!» — звучит команда. Мне-то что? Я подчиненный: наверх так наверх. Поднимаюсь. Корабль, задрав нос, погружается в воду. Стонут раненые. Снуют санитары, врачи. Вот и командир корабля. Он стоит на своем месте, такой же, как и раньше, — немного суровый. На правом плече у него кровавое пятно. «Спустить на воду спасательные средства!» — командует он. А я никак не могу оторвать своего взгляда от его лица. Спускают шлюпки на воду. «Покинуть корабль!» — отдает приказ командир. Я все стою и гляжу на капитана второго ранга. «Отваливай!» — слышу его голос. Я продолжаю стоять. Мне все равно: какой смысл спасаться, когда нет корабля? Вода уже коснулась моих ног. И тут меня заметил командир. «Ты почему остался? Приказ слышал?» — сказал он, но сказал таким тихим и слабым голосом, что я понял: командиру осталось жить недолго. «Подойди», — позвал он меня. Я подбежал. Он положил руку мне на плечо и сказал: «Слушай, товарищ Чупрахин. Гибель корабля — это тяжелая рана, но не смертельная. А вот если матрос остудит свое сердце, потеряет веру в свои силы, веру в победу, тогда ему конец. Понял?» — «Понял», — отвечаю. «Иди, — говорит. — Вот мой тузик… Бери». И тут он упал… Я грустных историй не люблю, — обрывает свой рассказ Чупрахин. — А напомнил тебе про это для того, чтобы в твоей голове не шевельнулась паршивая мыслишка о том, что у Чупрахина может остыть сердце. Замечаю: из глубины ущелья идет человек.

— Ложись! — предупреждаю Чупрахина.

У мужчины большая борода, изорванная одежда. Он идет медленно, опираясь на палку. Видимо, ему некуда торопиться, похоже, он уже долгое время вот так ходит здесь. Старик останавливается. Посмотрев вокруг, снимает шапку, опускается на землю.

— Узнаешь? — шепчет Чупрахин. — Дядя Забалуев.

Поднимаемся. От неожиданности Прохор пятится назад, но, узнав нас, тихо говорит:

— Кажись, свои ребята… Помню, помню… Чупрахин?.. Самбуров?..

— Как есть они… А вы-то, дядя, как сюда попали? — подходит к нему Иван.

Забалуев неохотно отвечает:

— Прячусь вот…

— «Прячусь»! — набрасывается на него Иван. — Драпал-то зачем?

— Да что говорить! Не устояли…

— Слюнтяи! — не унимается Чупрахин.

— Напрасно лаешься, нонче он и на других фронтах жмет, сказывают, к Сталинграду пробился…

Укрывшись в безопасном месте, мы расспрашиваем Забалуева, как отходила дивизия. Вскоре после того как мы приступили к тренировкам, дядю Прохора перевели в стрелковую роту, и он все время находился на переднем крае.