Тринадцать осколков

— Мой фюрер! Русские наступают, шестая армия все больше остается в тылу русских, снабжать армию просто невозможно. По вашему приказанию я вызвал из «котла» полковника фон Штейца! — выкрикнул Эйцлер. В зале наступила тишина. Эйцлер знал, что фон Штейц, этот выскочка, краснобай, чем и полюбился Гитлеру, поддержит фюрера, и тот останется при своем мнении, а это значит — симпатии многих генералов окажутся на стороне его, Эйцлера: история не кончается сталинградским «котлом», и он выйдет чистеньким из этой трагедии.

Фон Штейц встал, гремя костылями, вышел вперед. На лице Гитлера появилось сострадание, он выбросил вперед руку:

— Говорите, мой храбрый и добрый полковник.

— Мой фюрер! Мой фюрер! Не уходите с Волги!.. — Фон Штейц пошатнулся, из рук выпали костыли. Падая, он увидел, как Гитлер торжественно поднял голову. — Мой фюрер… — пытался что-то сказать фон Штейц, но чьи-то крепкие руки подхватили его и вынесли из зала…

Фон Штейц пришел в себя в кабинете Эйцлера. Генерал-полковник сидел в кресле и тупо смотрел в потолок. Когда врачи, оказав помощь фон Штейцу, покинули кабинет, Эйцлер сказал:

— Фюрер наградил вас Железным крестом, меня отставкой. Поеду на фронт… Мне поручили отправить вас в госпиталь. Самолет готов. Способны лететь?

— Да, господин генерал-полковник, я готов выполнить любой приказ фюрера.

— Германия ваше мужество не забудет. Помните, сталинградским «котлом» история походов нашей армии не кончается. — Эйцлер поднялся. На его бледном лице фон Штейц заметил какое-то просветление, будто этот старый вояка только что свалил со своих плеч тяжелую ношу и теперь и радуется, и грустит.

4

Раны заживали очень медленно, их дважды вскрывали, зашивали, и фон Штейцу порою казалось: наступит день — и ему ампутируют ноги, и тогда коробочка с тринадцатью осколками потеряет всякий смысл — коротышку не пошлют на фронт, будет он всю жизнь прыгать на протезах, позвякивая крестами и орденами, как стреноженная лошадь колокольчиками… Врачи ничего не обещали: угрюмо и молча они колдовали над ним. Только Марта — о, эта Марта, чертенок и дикарка, зверюшка и… солдат! — оставалась неизменной в своем поведении, как вихрь врывалась в палату и выстреливала длинными очередями: «Хайль Гитлер! Рейхсмаршал Геринг выступил с речью для защитников крепости на Волге. Наши русским сломают шею. Хайль Гитлер! Фюрер направил солдатам шестой армии вагон орденов. Эрхард, мой полковник, ты воображаешь, сколько новых героев получит Германия. Мы победим!»

Марту не огорчил даже траур, объявленный Гитлером в память погибших войск на Волге. Она строчила: «Фюрер провозгласил: мы создадим новую шестую армию. Смерть предателю Паулюсу. Арийцы непобедимы!»

Когда Манштейн вновь взял Харьков и все радиостанции Германии надрывно трубили об окончательном истощении русских, Марта чуть не одурела от радости, она скакала, плясала, выкрикивала лозунги. Ее обнимали раненые, тискали, а она, охрипшая, с пылающими глазами малярика, вырывалась, бежала из палаты в палату. Ту ночь она провела вместе с фон Штейцем. Это была великолепная ночь. Перед этим фон Штейцу сняли повязки, разрешили ходить без костылей. Он говорил ей: «Марта, ты помогла мне стать на ноги. Ты сама не знаешь, какая ты замечательная немецкая девушка. В моих глазах ты — настоящий герой».

Она не стеснялась его, помогала раздеться. Утром он проснулся первым и долго любовался ее молодым лицом. Потом она оделась, принесла ему газеты, оставила одного в палате. Он пил кофе, просматривал газеты. Сводки с Восточного фронта утверждали о наступившей там стабильности. Тревогой дышали сообщения: «Армии Роммеля и Арнима испытывают сильное давление англичан…», «В правительстве Муссолини наступил кризис». Это были неприятные вести, и он невольно подумал: «Черт побери, почему в газетах много шума?» Ему хотелось ясности, а ее в газетах не было — все вокруг да около. Он скомкал газеты и швырнул их в урну…

Однажды открылась дверь. Вместо ожидаемой Марты он увидел генерал-полковника Эйцлера.

— Хайль Гитлер! — поднял руку Эйцлер.

— Хайль! — ответил фон Штейц, вытягиваясь в струнку перед пожилым генералом.

— Рад вас видеть в полном здравии, — сказал Эйцлер, садясь в кресло.

От него пахло дорожной пылью и еще чем-то — не то порохом, не то бензином. Оказывается, бывший советник Гитлера перед своим новым назначением — куда его пошлют, он точно еще не знает — получил недельный отпуск, чтобы подлечить не в меру расшалившиеся нервишки. Узнал, что фон Штейц еще долечивается, сразу заглянул к «герою павшей крепости». Эйцлер говорил скупо, с хрипотцой в голосе, что-то недосказывал, чем-то был недоволен.

«Старый сук, прошляпил Сталинград», — со злостью подумал фон Штейц: здесь, лежа в госпитале, он много думал о поражении на Волге, думал и взвешивал и все больше склонялся к тому, что во всем виновны генштабисты, планирующие операции, и в первую очередь Эйцлер, умолявший фюрера вывести шестую армию из волжского «котла».

— Почему в сегодняшних газетах много тумана? Непонятно положение армий «Африка», — раздраженно сказал фон Штейц.