Тринадцать подвигов Шишкина

– Молодец, матрос Шустаков. Ловко ты с танками фашистскими разделался. Расскажи-ка нам, как это тебе удалось гансов поганых поджарить и самому живому остаться?

– По пьянке, товарищ полковник, по пьянке, – ответил Шустаков.

– Как так? – нахмурился полковник. В штабе корреспондент фронтовой газеты находился, и полковнику ответ отважного морпеха не по душе пришёлся. Оно и понятно, какому командиру свой полк или какое другое подразделение не с той стороны показать хочется, с какой её обычно корреспонденты показывать любили.

– Как так?!

– Перед боем нам как всегда спирта по две нормы выдали. К тому же у меня старый запасец имелся. Вижу, на нашу траншею танк ползёт. Труханул. Полфляги принял, гранату в руки – навстречу ему. Ребята сзади огоньком поддерживают, пехоту отсекают…

…Полыхнул первый танк, я флягу прикончил, а тут из-за первого второй выползает. Шлёпнул его и сразу сам отключился. Потом наши говорили: «Мы думали, тебя убили. Подошли после боя прибрать, проститься, ты «Расцветали яблони и груши…» поёшь – вдрабадан, в лохмотья упился…»[4]

– Не могло такого быть, Александр, не могло! Во-первых, чем этот «герой» второй танк, как тут написано, «шлёпнул»? Пустой фляжкой? По рассказу-то – с одной гранатой выскочил. Во-вторых, гранатой танк в лоб не взять. Граната только и давала, разве что механика-водителя ослепить-оглушить, чтоб танк приостановился, а уж дальше – или, опять же, бутылками его закидать, или из ружья противотанкового ему засадить. Ну и третье. С другим танком и вовсе ничего бы не получилось. По двум причинам. Скосил бы второй такого «героя» из пулемёта или гусеницами раздавил, а самое главное – после фляжки спирта и косить не надобно. После таких порций – полфляги он, вишь, «принял», как рассказывает, никуда бы он не выскочил. Валялся бы в окопе! Дрых в беспамятстве! Или вот этот писатель думает, что плотно покушавши в бой мы шли? Куда с добром! Сталинградская пайка – отдельный разговор… Никто там от пуза не жрал. А уж перед боем… Когда и кишка кишке протокол писала – всё равно не ели и не пили. Каждый знал: если пуля или осколок в живот – с полными кишками ты не жилец. И «наркомовские» перед заварухой, как страх не глодал, в глотку не лили. Что ты хмельной в бою? Реакция-то сонная, замедленная – верная смерть! Вот, что правда, так то, что водку перед атакой получали. Спирта ни разу не выдавали. Спирт – лекарям. Может, конешно, офицерам… Но рядовому люду – такой приказ самого Верховного был! – сто грамм водки, и то только тем, кто на переднем краю… Старшина бачок с водкой приносил – на всю роту, по списку. А после боя все страхи, всё оцепенение, кто живой остался, в этом бачке и топили. И за то, что живой остался, и за ребят погибших… Можно, конешно, было и перед боем хлебнуть. Иной из молодняка зёленого так и поступал, да только из боя уже не возвертался. В общем, быстро все соображали, когда за кружку с водкой браться… Но вот, как раз из-за этого – что уже не по сто грамм, а кружка-другая – в послевоенье немало фронтовиков запило. Однако же далеко не все. А у этого писаки… – Татьянин отец теперь уже презрительно потряс газетным листом, – так и вовсе выходит, что без пол-литры и хребет бы Гитлеру не сломали! Э-хэ-хэ… Развелось болтунов… Но это ж завсегда было. И на фронте. Языком завсегда тот бойче других чешет, кто где-то сбоку-припёку околачивается, слышал звон, да не знает, где он… Вот туда бы его, хотя бы на полчасика! Хотя… Пусть живет и здравствует, да только небылицы не сочиняет. Кто нас помоложе будет, от войны уберёгся, а особливо моло́дежь нонешняя, из тех, кто к бутылке тянется, от таких россказней и впрямь уверуют, что глотнуть «для храбрости», что два пальца…

Евстафий Иванович осёкся и виновато скосил глаза на дочь.

– Да… А храбрость – она только на трезвую голову получается… Но, вот и без «наркомовских» порою никак нельзя было. Помню, пёрла однажды немчура, как сдурела. Сплошная атака с утра и на весь день. Так вот, по вечору, мы Мишку Елпидорова, пулемётчика, еле от пулемёта оторвали! Пальцы ему разгибали – так он в рукоятки своего «максимки» вцепился. Влили Мишке в рот полкружки водки – и то не сразу отошёл. С час, наверное, чумным просидел. И не говорит ничего, и не спит. Уж потом нам сказал, что чуть умом не тронулся: бьёт гансов, бьёт, а они лезут и лезут!..

Танюшкины родители Александру понравились. По всему было видно, что и он им приглянулся. Вот это и напрягало больше всего.

Бурные чувства, обуявшие молодых, это, конечно, прекрасно и сладко. Вот и Шишкина-младшего тянуло к Татьяне, как магнитом. Прямо-таки ненасытно жаждал новых встреч, но когда бы всё это происходило «голова в голову», как говорят французы, а не украдкой, с постоянной демонстрацией высот платонизма. Да только кто ж в это верит!

В воздухе другое висело: а не пора ли тебе, кавалер дорогой, следующий шаг сделать: «Уважаемые Надежда Петровна и Евстафий Иванович! Осмеливаюсь просить у вас руки вашей дочери…»? Да уж…