Тринадцатая ночь (СИ)

– Ты намекаешь, – она выдернула свою руку из его, – что я обжимаюсь со всеми моими клиентами?

– Нет, – на самом деле, эта мысль его никогда не посещала.

– Потому что не уверена, понимаешь ли ты, как все это неправильно для меня, и все же, вот она я, здесь, с тобой, иду в театр! – ее глаза потемнели. – Так что, может, прекратишь вести себя как сволочь!

– Что я на самом деле спрашивал, – голос его был грубее, чем он хотел, – так это самый ли я сумасшедший ублюдок, что у тебя есть.

– Оу… – она снова пустилась в путь. – К твоему сведению, это совсем неуместный вопрос. Я не могу обсуждать другие свои случаи с тобой.

– Прошу прощения.

Дальше они шли молча. Когда она снова взяла его руку, он решил, что уже безопасно задать следующий вопрос.

– Так где ты живешь?

– Не в Лондоне, – ее ладонь ощутимо вспотела.

– А где конкретно не в Лондоне?

– К югу от Лондона.

– Есть ли какая-то причина, по которой ты говоришь так до сумасшествия туманно?

– Чего ты, собственно, хочешь? Точный адрес?

– Почему нет?

– Потому что.

– Да что это за ответ?

– Это ответ по своему определению, ибо именно это я сказала на твой вопрос, – она отпустила его руку.

– Да в чем проблема, Грейнджер?

– Моя проблема, – она зашагала быстрее, – в том, что произошедшее в прошлое воскресенье совершенно непрофессионально и для меня не типично! Да то, что происходит сейчас, совершенно непрофессионально и для меня не типично. Я фактически делаю абсолютно противоположное тому, что должна делать, когда я с тобой. И все же, вот она я, и делаю это.

Она опять остановилась и сложила руки на груди.

– Так почему ты тогда здесь? Раз это такая жуткая идея?

– Потому что я хочу здесь быть! Потому что мне нравится проводить с тобой время. Потому что, Господи помоги мне, ты мне нравишься, Дрейк Малфорд! И по какой-то невероятной причине я решила, что быть с тобой важнее, чем то, что девяносто девять и девять десятых процента моего мозга считают правильным! Так что уж извини меня, если я иногда бываю немного скрытна касательно определенных деталей моей личной жизни! – она кричала, и слезы стояли в глазах.

Он сглотнул сухой ком и попытался придумать язвительный ответ. Но не придумал ничего. Она была напряжена, нервно пристукивала ногой, прожигая его взглядом. И все равно – ничего…

– Хорошо, – все, на что он был способен.

Она моргнула, шмыгнула носом и продолжила идти.

– Ты сегодня очень красивая.

– Спасибо, – она вернула свою руку в его.

До театра они шли молча.

***

Когда они заняли свои места, он просканировал толпу взглядом, отчаянно надеясь, что никто из его офиса не появится. Лиха беда начало.

Как только погасили свет и актер, играющий Орсино, вышел на сцену, она прижалась к нему плечом. Он чувствовал запах ее шампуня и как двигалась ее рука от дыхания.

Вскоре, как бы то ни было, пьеса полностью захватила его внимание. Актеры были намного лучше, чем он мог представить, учитывая размер и расположение местечка. Даже то, как дурачили Мальволио, было на узкой грани идеального: забавно, но притом немного низко, чтобы публика могла проникнуться жалостью. Ну, не эта публика, признал он про себя. Это сборище неандертальцев даже не засмеялось, когда сэр Эндрю обратился к Марии: «Добрейшая госпожа Наддай». Гермиона, конечно, смеялась. Он лишь раз украдкой посмотел на нее, когда Виола рассказывала о себе, и заметил, как она беззвучно проговаривает строчки вместе с актрисой. Он не мог оторвать взгляд от ее губ, пронизанный тем, сколько чувств она вкладывала в слова. Тугой ком встал у него в горле, но он смог его проглотить.

Когда Фесте закончил последнюю песню, и опять зажгли верхний свет, они поднялись и начали аплодировать. Он повернулся, чтобы спросить, понравилось ли ей, но по ее щекам текли слезы.

– Это комедия, Грейнджер, – сказал он, не в силах избавиться от подтрунивающего тона в голосе.

– Знаю, – она промокнула глаза платком.

Когда они покинули театр, он предложил прогуляться по парку. Для октября было сравнительно тепло, так что она согласилась. Оба не проронили и слова, пока не добрались до его любимой скамейки и не сели.

– Спасибо, что пригласил меня, Дрейк. Это было чудесно.

– Пожалуйста. Понравилось?

– Конечно! – она была почти оскорблена вопросом.

– Отлично.

Вода на пруду пошла рябью от легкого дуновения ветерка. Уток в это время года уже не было.

– Как ты думаешь, – медленно спросила она, – Орсино всегда знал, что Виола и есть Цезарио?

– Определенно нет. Не думаю, что он был особенно наблюдательный. Вообще никогда не понимал, что Виола в нем нашла.

– Тогда почему он в конце назвал ее Цезарио? Почему не захотел, чтобы она переоделась в женскую одежду?

Он хотел было предложить идею о латентной гомосексуальности Орсино, но потом сказал:

– Может, он просто хотел, чтобы она была человеком, которого он знал.

– А не тем, кем она была?

– А может, это одно и то же.

Ветер закружил жухлые коричневые листья у их ног.

– Так… одежда и фальшивая история на самом деле ничего не меняют в ней самой?

– Может, нет… – сказал он тихо.

– То есть ты говоришь, что он любит именно ее, а не того, кем она притворяется?