Читаем Тринадцатый апостол полностью

Маяковский уже не раз писал стихи в поддержку изобретателей, но приобретатели-главначпупсики не обращали внимания ни на изобретателей, ни на их изобретения, если они не приносили непосредственной выгоды им лично. Чудаков – гениальный изобретатель, беспокоится о своем изобретении, как о ребенке, хотя сам он, как ребенок, нуждается в заботе. Чудаков – существо безбытное, бедно и неряшливо одетое, забывающее вовремя поесть, не думающее об известности, о славе, скромный, как схимник. Его самые близкие друзья – рабочие. Они его помощники и его «няньки». Они заботятся о Чудакове и о его машине. Они-то понимают, кто такой их друг-изобретатель, они верят в него и в его творение. Им очевидна безмерная ценность его изобретения. Маяковский давно мечтал, «чтобы / не часы показывали время, / а чтоб время / честно / двигало часы». И вот никому не известный, ни к какому научно-конструкторскому бюро не приписанный, один с друзьями-рабочими простой парень Чудаков на основе законов относительности, открытых Эйнштейном, дерзнул покорить время. Наступает решительный момент. До включения машины остались уже не часы, а минуты, а помощникам Чудакова страсть как хочется пошутить. И зритель еще не догадывается, как развернется действие пьесы, но уже первые реплики актеров настраивают на комедийный лад. Пьеса начинается блистательным агоном.

В е л о с и п е д к и н (вбегая). Что, все еще в Каспийское море впадает подлая Волга?

Ч у д а к о в (размахивая чертежом). Да, но это теперь ненадолго. Часы закладывайте и продавайте.

В е л о с и п е д к и н. Хорошо, что я их еще и не купил.

Ч у д а к о в. Не покупай! Не покупай ни в коем случае! Скоро эта тикающая плоская глупость станет смешней, чем лучина на Днепрострое, беспомощней, чем бык в Автодоре.

В е л о с и п е д к и н. Унасекомили, значит, Швейцарию?

Ч у д а к о в. Да не щелкай ты языком на мелких сегодняшних политических счетах! Моя идея грандиознее. Волга человечьего времени, в которую нас, как бревна в сплав, бросало наше рождение, бросало барахтаться и плыть по течению, – эта Волга отныне подчиняется нам. Я заставлю время и стоять и мчать в любом направлении и с любой скоростью. Люди смогут вылазить из дней, как пассажиры из трамваев и автобусов. С моей машиной ты можешь остановить секунду счастья и наслаждаться месяц, пока не надоест. С моей машиной ты можешь взвихрить растянутые тягучие годы горя, втянуть голову в плечи, и над тобой, не задевая и не раня, сто раз в минуту будет проноситься снаряд солнца, приканчивая черные дни. Смотри, фейерверочные фантазии Уэллса, футуристический мозг Эйнштейна, звериные навыки спячки медведей и йогов – все, все спрессовано, сжато и слито в этой машине.

Чудаков не боялся, вовлекая в свой эксперимент природные и социокультурные явления, нанести ущерб чистоте науки; в отличие от многих своих собратьев по экспериментальной физике, он адогматичен. Эрудит, но не начетчик. Чудаков футурист в науке, в изобретательстве, он мыслит широко и действует дерзостно. Велосипедкин, которому Чудаков объясняет устройство «машины времени», сначала ничего не понимает, а когда наконец до него что-то доходит, «легкий кавалерист» уже прикидывает, как он приспособит «машину времени», чтобы избавиться от навязчивой болтовни именитых докладчиков вроде «преда искусств» Когана. Изобретателя такой прагматизм возмущает.

Ч у д а к о в. Фу, какая гадость! Чего ты мне какого-то Когана суешь? Я тебе объясняю это дело вселенской относительности, дело перевода определения времени из метафизической субстанции, из ноумена в реальность, подлежащую химическому и физическому воздействию.

Велосипедкин не унимается. Его рассудок не поднимается выше идеи ускорения высиживания цыплят с помощью «машины времени». Изобретатель вскипает.

Ч у д а к о в. Ну, что за пошлятина! Я чувствую, что ты со своим практическим материализмом скоро из меня самого курицу сделаешь. Чуть я размахнусь и хочу лететь – ты из меня перья выщипываешь.

В другой раз Велосипедкин намерен с помощью машины Чудакова получить в Наркомфине деньги для завершения чудаковского эксперимента. Изобретатель бросает, походя, фразу, которая многого стоит.

Ч у д а к о в. Ну вот, я вам в будущее дверь пробиваю, а вы на рубли сползли… Фу, исторические материалисты! (На что Маяковский покусился! – К.К.)

Перейти на страницу:

Похожие книги

Лаборатория понятий. Перевод и языки политики в России XVIII века. Коллективная монография
Лаборатория понятий. Перевод и языки политики в России XVIII века. Коллективная монография

Изучение социокультурной истории перевода и переводческих практик открывает новые перспективы в исследовании интеллектуальных сфер прошлого. Как человек в разные эпохи осмыслял общество? Каким образом культуры взаимодействовали в процессе обмена идеями? Как формировались новые системы понятий и представлений, определявшие развитие русской культуры в Новое время? Цель настоящего издания — исследовать трансфер, адаптацию и рецепцию основных европейских политических идей в России XVIII века сквозь призму переводов общественно-политических текстов. Авторы рассматривают перевод как «лабораторию», где понятия обретали свое специфическое значение в конкретных социальных и исторических контекстах.Книга делится на три тематических блока, в которых изучаются перенос/перевод отдельных политических понятий («деспотизм», «государство», «общество», «народ», «нация» и др.); речевые практики осмысления политики («медицинский дискурс», «монархический язык»); принципы перевода отдельных основополагающих текстов и роль переводчиков в создании новой социально-политической терминологии.

Ингрид Ширле , Мария Александровна Петрова , Олег Владимирович Русаковский , Рива Арсеновна Евстифеева , Татьяна Владимировна Артемьева

Литературоведение
Поэтика за чайным столом и другие разборы
Поэтика за чайным столом и другие разборы

Книга представляет собой сборник работ известного российско-американского филолога Александра Жолковского — в основном новейших, с добавлением некоторых давно не перепечатывавшихся. Четыре десятка статей разбиты на пять разделов, посвященных стихам Пастернака; русской поэзии XIX–XX веков (Пушкин, Прутков, Ходасевич, Хармс, Ахматова, Кушнер, Бородицкая); русской и отчасти зарубежной прозе (Достоевский, Толстой, Стендаль, Мопассан, Готорн, Э. По, С. Цвейг, Зощенко, Евг. Гинзбург, Искандер, Аксенов); характерным литературным топосам (мотиву сна в дистопических романах, мотиву каталогов — от Гомера и Библии до советской и постсоветской поэзии и прозы, мотиву тщетности усилий и ряду других); разного рода малым формам (предсмертным словам Чехова, современным анекдотам, рекламному постеру, архитектурному дизайну). Книга снабжена указателем имен и списком литературы.

Александр Константинович Жолковский

Литературоведение / Образование и наука