Тринадцатый апостол

Маяковский не предложил политэкономической альтернативы нэпу. В его пьесе действуют два главных героя: размороженный через 50 лет в 1979 г. и постаревшая за это время невеста. Маяковский не мирился с извращениями идей и дел Октябрьской революции. Он хотел другой революции и засевал ее семенами неплодородную почву Октября. И хотя в комедии «Клоп» нет непачей-воротил, крупных афер, в избранном сюжете отразились главные итоги нэпа и его мнимое преодоление 50 лет спустя. Пьеса открывается типичной картиной 29 года (2006 года тоже!). «Центр – вертящаяся дверища универмага, бока остекленные, затоваренные витрины. Входят пустые, выходят с пакетами. По всему театру расхаживают частники-лотошники». Это картина и сегодняшнего дня: сочетание крупных богатых магазинов, в которых есть все мыслимые и немыслимые продукты, кроме разве что птичьего молока. Даже состоятельная парикмахерша со своим будущим зятем не заходят в этот изобильный, престижный магазин, а вполне удовлетворяются съестными продуктами и новой одеждой для жениха, купленными в маленьких бутиках. Ради своей новой невесты буржуазки, состоятельной дочери частного парикмахера – Эльзевиры Давидовны Ренесанс, покидающий родной завод рабочий Присыпкин, поменявший свою фамилию на Пьера Скрипкина, тут же, в торговом центре заявляет случайно оказавшейся здесь прежде любимой девушке – Зое Березкиной: «Гражданка! Наша любовь ликвидирована. Не мешайте свободному гражданскому чувству, а то я милицию позову».

Я, Зоя Ванна, я люблю другую.
Она изячней и стройней,
и стягивает грудь тугую
жакет изысканный у ней. (11: 224)

В. Маяковский читает пьесу «Клоп» на заседании художественного совета Государственного театра им. Мейерхольда. Москва, 30 декабря 1928 г. Фото А. Темерина

Параграф второй Перебранка слесаря и босого

Зоя Березкина пытается покончить жизнь самоубийством. Неудачно. Как позже зритель узнает, ее спасают. По дороге на свадьбу заходит в свое рабочее общежитие Присыпкин. Среди рабочих – раскол, единицы одобряют Присыпкина, отчасти, может быть, завидуют, но большинство не скрывает своего презрения.

С л е с а р ь: До рабочего у него никакого касательства <…>

Б о с о й: А что ж, я тоже, когда я техноруком стану да ежедневные сапоги заведу [Присыпкин без спросу брал сапоги Босого «на прокат», а теперь пришел в лакированных туфлях жениха и бросил стоптанные башмаки Босому], я тоже себе лучшую квартиренку пообнюхаю.

С л е с а р ь: Я тебе вот что советую: ты занавесочки себе заведи. Раскрыл занавесочку – на улицу посмотрел. Закрыл занавесочку – взятку тяпнул. Это только работать одному скучно, а курицу есть одному веселее. Правильно? Из окопов такие тоже устраиваться бегали, только мы их шлепали. Ну что ж – пошел!

Б о с о й: И пойду и пойду. А ты что из себя Карла Либкнехта корчишь? Тебя из окна цветочками помани, тоже небось припустишься… Герой!

С л е с а р ь: Никуда не уйду. Ты думаешь, мне эта рвань и вонь нравится? Нет. Нас, видите ли, много. На всех на нас нэповских дочек не наготовишься. Настроим домов и двинем сразу. Сразу все. Но мы из этой окопной дыры с белыми флагами не вылезем.

Б о с о й: Зарядил – окопы. Теперь не девятнадцатый год. Людям для себя жить хочется.

Нэп задел не одного Присыпкина. Нэп – заразный. Раскол охватил рабочий класс. Несогласия острейшие. Не по пустякам. Не по поводу Присыпкина, а по поводу всех тех, кто завтра могут пойти за Присыпкиным, обуржуазиться и свернуть с социалистической дороги. Но многие пойдут за слесарем. И между этими двумя расколовшимися отрядами может вспыхнуть классовая война. Она, возможно, и вспыхнула бы, если бы политика проводилась в соответствии с проектом Маяковского, и тогда бы картина начала третьего тысячелетия выглядела бы такой, какой изобразил Маяковский в своей пьесе.

Параграф третий Обывателиус вульгарис