Тринадцатый апостол

Может быть, и устоявшимся названием поэмы (по-моему, метким, образным) читатели тоже обязаны Марии. Ну, а что из себя представляла она сама? В своих любовных стихах поэты изливают свои чувства к возлюбленной, все равно достойна она страсти, ею внушенной, или нет. Но о том, какова она сама – почти ничего. Что можно сказать о героине благородной пушкинской элегии «Я Вас любил, любовь еще, быть может, в душе моей угасла не совсем.»? Пушкин постиг женщин. Но в элегии нас занимает лишь то, как любит Пушкин. Так и у Маяковского в «Облаке». Мы узнаем о ее замшевых перчатках, которых Маяковский явно ей не дарил, узнаем о ее мечтах – «Джек Лондон, деньги, любовь, страсть» (уж коли ты писатель, стань таким, как американец). А он-то разве не видел, какая она? Джоконда, которую надо украсть (портрет Леонардо украли из Лувра в 1911 г., а в 1913 вернули). Реальным событием жизни поэта, рассказанным им в начале поэмы, было ожидание, ее минутный приход и уход. В ее отсутствие разыгрывается сцена ревности, от которой он не так давно зарекался. Душевная боль такова, что ему начинает казаться, что у него пожар сердца, и первый человек, к которому он обращается за поддержкой, – ну конечно же мама. Этот колебатель «основ мироздания» – какой он еще в сущности ребенок!

Мама!
Петь не могу.
У церковки сердца занимается клирос! (1: 180)

На этом кончается первая часть тетраптиха. Развязка, которой обычно заканчиваются романы, перенесена в ее начало. Отказ возлюбленной оказался громадной и благодатной провокацией. «Он не написал еще ничего серьезного, у него нет своей темы и цели». Так вот оно – серьезное, не то, что у других знаменитых поэтов. Так вот – моя тема: как Бог снова рушит вавилонские башни городов на деревни, перемешивает языки города и язык села, лишает улицу своего языка, ей нечем кричать и разговаривать. А он, Маяковский, вернет улице ее язык. Вот и его цель – призвать к революции против Круппов и Круппиков улицу, обретшую благодаря ему, поэту, язык восстания. Это ли не серьезная поэзия, это ли не цель – революция, после которой больше не будет ни Круппов, ни подрядчиков. Разве я не прав, Мария? Я еще не написал крупной вещи, как Джек Лондон. Но знаешь ли ты, какое это трудное ремесло – поэзия? Так же, как и ты, я думал, что стоит только разжать уста и песня сама собой польется.

А оказывается —
прежде чем начнет петься,
долго ходят, размозолев от брожения,
и тихо барахтается в тине сердца
глупая вобла воображения. (1: 181)

Печатаемые поэты поступают по-другому – «выкипячивают, рифмами пиликая, из любвей и соловьев какое-то варево». Это занятие – решил автор «Облака» – не для меня.

Параграф третий Поэт улицы

Безответственное сочинительство самодостаточно, и такому сочинителю наплевать, что

улица корчится безъязыкая —
ей нечем кричать и разговаривать. (1: 181)

А ему, Маяковскому, не наплевать. В древности люди возводили Вавилонскую башню, чтобы объединить все языки в один общечеловеческий и достроить башню до жилища самого Бога. Создателю это не понравилось. Он разрушил башню и смешал языки. С тех пор народы говорят на разных языках. Но в ХХ столетии новыми вавилонскими башнями стали города. Богу это снова не понравилось:

Городов вавилонские башни,
возгордясь, возносим снова,
а бог
города на пашни рушит,
мешая слово. (1: 182)