Тринадцатый апостол

«Облако» состоит из четырех частей: «долой вашу любовь», «долой вашу религию», «долой ваше искусство» и «долой ваш строй». Так определил сам поэт. Это не значит, что каждая из частей посвящена одному из этих «долоев». На самом деле все четыре «долоя» разлиты по всем четырем частям. Четыре части подобны четырем башням – каждая тянется в небеса. Они составлены из блоков строф, сложенных, в свою очередь, из строк разной длины, с ритмическими перепадами, с обязательными рифмами (он не любил белый стих), часто самим изобретенными. Все четыре «долой» звучат то громче, то глуше. Но не было бы никаких «долой», если бы не было отвергнутой любви долгожданной, любимой женщины. Из неразделенной любви ему стала видна во всей обширности безлюбовность целого мира – общественная и космическая трагедия человеческого существования. Так в поэте пробудился пророк и апостол. Как он ее любил! Как ждал! Как надеялся! Она не была первой женщиной его жизни. Она была первой его любовью. Ее он ждал с изнуряющим нетерпением. Наверняка, до этого последнего ожидания, изображенного в поэме, были встречи, любовные объятия, мечты о совместной жизни. Она и прежде опаздывала на свидания, но какая возлюбленная не опаздывала, проверяя привязанность избранника? Так и теперь! Если бы размолвка касалась их двоих, не было бы поэмы. И отказ возлюбленной не давал бы повода рассказывать о ней другим, предстать перед людьми человеком, испытавшим поражение. Но обман возлюбленной его, Маяковского, был изменой «запатентованной» верности. Свой позор влюбленные скрывают, но Маяковский поражение в любви превратил в победу поэзии о любви над безлюбовным миром. Поэт читал «Облако» Горькому, который рыдал, потрясенный услышанным. Он, как мало кто другой, начитанный в русской и европейской поэзии, не знал такого, как у Маяковского, сплава страдающей лирики и героического эпоса, такого выворачивания наизнанку всего своего существа, такого превращения своей сердечной муки в разумно-критическую силу, такого бунтарства и такого всепримирения, такого выстраданного христианского отношения к людям и такого богоборческого пафоса. Горький говорил: Господу Богу сильно досталось от Маяковского. Горький – атеист – не делал различий между Господом Церкви и Господом Саваофом и Сыном Его. Великий писатель умилился, но, кажется, не понял мысль поэта, стремящегося к обоженью. В хоре славивших, кроме голоса Горького, слышны были голоса Репина, Хлебникова, Блока, Белого, Чуковского. Все хвалили, но ни одно издательство не печатало. И все-таки поэма была с большими цензурными купюрами и малым тиражом издана в 1915 г. Осипом Бриком, жена которого Лиля, потрясенная поэмой, стала возлюбленной и близким другом Маяковского.

Мария Денисова.

Одесса, 1914 г.

Поэт отождествлял любовь с революцией. У Маяковского мысли о надвигающейся революции переплелись с мыслями о его поражении в любви. Именно об этом тетраптих «Тринадцатый апостол», по требованию цензуры переименованный в «Облако в штанах». Чуть ли не Мария невзначай подсказала это название. Появилось вступление, оправдывающее новое название.

Хотите —
буду от мяса бешеный
– и, как небо, меняя тона —
хотите —
буду безукоризненно нежный,
не мужчина, а – облако в штанах! (1: 175)

А он и был таким – то бешеным, то нежным. Твердым и меняющимся, как сказал он о своем учителе рисования – Келене. Ученик стал таким же. По случайному стечению обстоятельств, сказал бы атеист, по предопределению Бога, как сказал Маяковский во «Флейте» в 1916 г., поэт знакомится с Бриками и читает им поэму о своей неразделенной любви к Марии. «Прислонясь к дверному косяку» (строчка Пастернака, написанная десятилетиями позже), поэт начинает спокойно, будто продолжая только что прерванный бытовой разговор.

Вы думаете, это бредит малярия?

Это было,
было в Одессе.

«Приду в четыре», – сказала Мария.
Восемь.
Девять.
Десять. (1: 176)

Поэту, кажется, нездоровится. Его пробирает дрожь. И потому такими уместными кажутся первые слова поэмы. Как будто он просто сообщает о своем самочувствии. У Бриков возникает желание прервать чтение, усадить, успокоить, дать хины. Но уже поздно. Ураган набирает силу. Брики не были первыми, кому Маяковский читал «Облако», но либо он заново все переживал, как артист, вошедший в роль, либо чтение у него каждый раз вызывало приступ, подобный малярии, который сопровождается тяжелым бредом, галлюцинациями. Но какая, однако, логика была в этом малярийном бреде, какая сила переживаний, какая смена настроений и какая неутолимая жажда любви – как будто речь шла о жизни и смерти!