Тринадцатый апостол

Я думал – ты всесильный божище,
а ты недоучка, крохотный божик.
Видишь, я нагибаюсь,
из-за голенища
достаю сапожный ножик.

Крыластые прохвосты!
Жмитесь в раю!
Ерошьте перышки в испуганной тряске!
Я тебя, пропахшего ладаном, раскрою
отсюда до Аляски!

Пустите!

Меня не остановите.
Вру я,
в праве ли,
но я не могу быть спокойней.
Смотрите —
звезды опять обезглавили
и небо окровавили бойней!

Эй, вы!
Небо!
Снимите шляпу!
Я иду! (1: 195, 196)

Параграф девятый Молчание Бога

Четвертая часть тетраптиха самая неожиданная и как будто напрочь уничтожающая все положительное содержание поэмы. Откуда эта наглость домогательства Марии и даже не Марии – девушки, женщины – а ее тела? Откуда этот цинизм высказываний сексуальных желаний? Что приемлемо в бульварном чтиве – недопустимо для высокой поэзии. Сексуальный голод – явление человеческое, нормальное и совсем не зазорное. Другое дело – уместна ли сексуальная лексика в такой поэме, как «Тринадцатый апостол»? И как вообще возможен столь не вяжущийся со здравым смыслом стремительный переход от разговоров о пролетарской революции к мужской озабоченности нефритового стержня внедриться в нефритовый грот?

Разве революция призвана осуществить «теорию стакана воды»? Неужто изначально любовным бредом поэт прикрывал желание физической близости с Марией? Не поэт, а женщина, Мария, и в этой коллизии торжествует. Она снова решительно отказывает поэту. Поэт бросается за поддержкой к Господу. Бог молчит. Тогда поэт решается втянуть Господа в карусель разврата с девочками парижских бульваров. Бог молчит. От соблазнов поэт переходит к увещеваниям и просьбам, решившись испытать, действительно ли Господь Всемогущ. Он – Творец всего, Он – Творец человека. Он сотворил его с руками и губами, как будто специально приспособленными для объятий и поцелуев. Сделай же так, Всемогущий, чтобы можно было без мук целовать. Бог не отвечает. Бог молчит. Неужели это так трудно? Неужели такая мелочь неподвластна Всемогущему? Бог молчит. Не хочет отвечать или не может? Если не может сделать так, чтобы человек без мук мог целовать, тогда он не Всемогущий. Сотворить Вселенную мог, сотворить Землю мог, сотворить весь животный и растительный мир мог, и сотворить человека тоже мог, и внушить мужчинам и женщинам влечение друг к другу тоже мог. А вот сделать так, чтобы они могли без мук принадлежать друг другу, не может. И одной этой немогущественности оказывается достаточно для обделенного любовью Маяковского, чтобы отказать Богу во Всемогуществе. Тем не менее Маяковский за это «упущение» готов мстить «пропахшему ладаном Богу», («пропахший ладаном» – Икона Церкви, а не истинный Бог), готов этого «недоучку», этого «крошечного божика» сапожным ножом раскроить от Питера и до Аляски. Неуязвим Он. Вы, тринадцатый апостол, знаете это. Вы опять блефуете. Но зачем? Поэт впервые вторгается в Небо. Его не прогоняют и не встречают. Его как будто просто не существует со всеми его кощунственными эскападами. Бог молчит.

Вселенная спит,
положив на лапу
с клещами звезд огромное ухо.

Вселенная спит – это значит, Бог спит. Ему не до человека в его (человека) свободном выборе любви. Любовь мужчины и женщины – прерогатива только их одних, а не Бога. Четвертая часть тетраптиха вовсе не о мужском вожделении. Она не богохульна, хотя все слова говорят о богоненавистничестве поэта. Бог сотворил все по Своей Божьей свободной воле. Но Всевышний предоставил и человеку свободу воли. И Господь не волен вторгаться в пределы, где господствует не Его воля, а свободная воля человека. Это нисколько не умаляет Его Всемогущества. Человек – свободный сотворец Господа. И та сфера, где господствует не божественная, а человеческая воля, есть Индивидуальная Любовь. Свобода Индивидуальной Любви неподвластна Богу. И эта любовь не менее важна для претворения в земную жизнь замыслов Господа, чем революция против десятитысячелетнего рабства. Чтобы довести до сознания читателя эту несложную мысль (но далеко не всем известную или не всеми принятую), Маяковский и сочинил четвертую часть тетраптиха, по видимости богохульную, а на самом деле возвеличивающую Бога и Человека.

Параграф десятый Снова «Мышеловка»

Этот вопрос напомнил мне сцену из «Гамлета» Шекспира, которую, скорее всего, Маяковский и имел в виду. Королю не понравился спектакль, который по просьбе принца разыграла перед ним труппа бродячих актеров, чтобы уловить совесть Клавдия, отравившего отца принца – старого короля Гамлета. «Мышеловка удалась». Королевская чета удалилась.

Г а м л е т