Тринадцатый апостол

«Оксана Синякова (жена Асеева) под страшным секретом рассказывала Наталье Шмельковой, что накануне самоубийства Маяковский раз 15 ночью звонил им и повторял все время: “Коля, я знаю точно, меня все равно убьют”. Самоубийства могли происходить не только от внутренних кризисов, но и от страха насильственной гибели»[77]. А страх Маяковского, посмевшего написать антисталинские стихи и пьесу, был вполне оправдан. Скрываться бесполезно – понял Маяковский. «Что делать?» – спрашивал Вл. Вл. своего друга Асеева. С Лилей он не делился своими опасениями. Он ей более не верил (после сокрытия ею писем к нему Татьяны Яковлевой). «Я ее боюсь», – признался Маяковский одному из своих конфидентов. Он не догадывался, что Лиля и Осип Брик были секретными агентами ЧК. Если бы знал! Как относилась Лиля Брик к Маяковскому на самом деле открылось в 1948 г. Фаине Раневской: «Вчера была Лиля Брик, принесла “Избранное” Маяковского и его любительскую фотографию. Лиля еще благоухает довоенным Парижем. На груди носит цепочку с обручальным кольцом Маяковского, на пальцах бриллианты. Говорила о своей любви к покойному. Брику. И сказала, что отказалась бы от всего, что было в ее жизни, только бы не потерять Осю. Я спросила: “Отказались бы и от Маяковского?” Она, не задумываясь, ответила: “Да, отказалась бы и от Маяковского. Мне надо было быть только с Осей”. Бедный, она не очень его любила. мне хотелось плакать от жалости к Маяковскому. И даже физически заболело сердце»[78]. Вот почему Вл. Вл. мог довериться только Асееву. Потому и Веронику Полонскую Маяковский умолял не оставлять его ни на минуту. Боялся остаться один. Может быть, он сам и нажал на курок в ее минутном отсутствии, чтобы избежать неминуемого, как он был уверен, убийства, которое могло бы быть кошмарным. Он мстил не себе, а режиму.

Последний год, последний месяц, последний день жизни и смерти Маяковского один к одному повторяют последний год, последний месяц, последний день жизни и смерти Пушкина. Тогда от Пушкина отвернулись друзья, даже Петр Вяземский, даже Виссарион Белинский. Критик сокрушался: поздний Пушкин исписался. Только после гибели поэта Критик и Друг опомнились.

Непоправимо, но именно в кульминацию маяковского антисталинизма соперничество Маяковский – Пастернак обнажило свою мировоззренческую подоплеку. Писать агитки недостойно большого поэта – уверен был Пастернак, ну, а воспевать верноподданническими стихами «отца» и первоавтора всей лживой политической трескотни достойно? А между тем Пастернак такими подобострастными стихами воспел вождя народов, перед какими бледнеет «аллилуия» Исаковского:

А в те же дни на расстоянье
За древней каменной стеной
Живет не человек – деянье:
Поступок ростом с шар земной.
Судьба дала ему уделом
Предшествующего пробел:
Он – то, что снилось самым смелым,
Но до него никто не смел.

1936

Этот панегирик сочинен после гибели Маяковского, после ареста и ссылки Мандельштама. В разгар коллективизации. Только много позже, в романе, не называя Сталина, Пастернак напишет: «Я думаю, коллективизация была ложной, неудавшейся мерою, и в ошибке нельзя было признаться»[79]. Всего-то?!