Тринадцатый апостол

В трюмо испаряется чашка какао,
Качается тюль, и – прямой
Дорожкою в сад, в бурелом и хаос
К качелям бежит трюмо
………………………………………
Огромный сад тормошится в зале
В трюмо – и не бьет стекла!
…………………………………….
Огромный сад тормошится в зале,
Подносит к трюмо кулак,
Бежит на качели, ловит, салит,
Трясет – и не бьет стекла!

1917

А вот что писал Пастернак в 1931 г, через год после гибели грузина Маяковского. Б.Л. приехал на Кавказ, в Грузию – в домен, можно сказать, Маяковского. Каким же и как Пастернак увидел Кавказ?

Кавказ был весь как на ладони
И весь как смятая постель…

«Волны», 1931

(Согласитесь, это чисто зеркальное отражение. Сравните с пушкинскими, лермонтовскими и маяковскими картинами Кавказа.) Пастернак продолжает:

Туманный, не в своей тарелке,
Он правильно, как автомат,
Вздымал, как залпы перестрелки,
Злорадство ледяных громад.

«Волны»

Чем эти стихи Пастернака 1931 г. отличаются от его стихов 1917 г.? Решительно ничем. Никакой эволюции, обещанной Быковым. Все то же искажающее зеркальное отражение. Опять зеркало, трюмо, как в раннем стихотворении «Девочка».

Из сада, с качелей, с бухты-барахты
Вбегает ветка в трюмо!

1917

Кавказ тоже вбежал в трюмо Б.Л. «с бухты-барахты». Но – стоп! Эволюция все-таки была. Пастернак и здесь, вдохновленный Кавказом, хотел опередить Маяковского. Горлан-главарь фактически отказался воспевать пятилетний план, а Пастернак на Кавказе «главарем загорланил»:

О, если б нам подобный случай,
И из времен, как сквозь туман,
На нас смотрел такой же кручей
Наш день, наш генеральный план!

«Волны»

Какой верноподданнический восторг! Маяковский отодвинул социализм в неведомую даль, а Пастернак, оспаривая его, воскликнул:

Ты рядом, даль социализма.
Ты скажешь – близь? – Средь тесноты,
Во имя жизни, где сошлись мы, —
Переправляй, но только ты.

Ты куришься сквозь дым теорий,
Страна вне сплетен и клевет,
Как выход в свет и выход к морю,
И выход в Грузию из Млет.

Ты – край, где женщины в Путивле
Зегзицами не плачут впредь,
И я всей правдой их счастливлю,
И ей не надо прочь смотреть.

«Волны»

Вспомнил «Слово о полку Игореве». Но как? Жена Игоря, сидя на городской стене Путивля плачет зегзицею о своем суженом, полоненном половцами. Пастернак противопоставил сталинский крестовый поход на крестьянство позорному походу князя Игоря на поганых, на хана Кончака. А следовало не противопоставить, а отождествить. Ибо это было написано тогда, когда, по слову Маяковского, истинный социализм стал бесконечно далеким будущим, когда сплетни и клевета опутали народ, когда десятки «князей Игорей» и их дружины стали добычею сталинских «половцев», когда женщины и в Путивле, да и по всей России, плакали по своим загубленным «погаными» мужьям, сыновьям, братьям, а часто и сами попадали в западни, расставленные по всей стране подручными «хана Кончака» – Сталина.

Как можно было, подобно Пастернаку, называть «правдой» «счастье» советских женщин, когда они были несчастны, как никогда ранее? Разве это не глумление над женщинами, над правдой жизни?! Получается, что не Маяковский, а Пастернак предал поэзию, «списывая» жизнь с ее отражений в кривых зеркалах своего сознания, отразивших изображение жизни в кривых зеркалах советской прессы.

Маяковский начал «за здравие» романтическому порыву революции, а кончил «за упокой» сталинской кровавой диктатуре. Пастернак, наоборот, начал «за упокой» Октябрю, равнодушно встретив весну надежд, а кончил «за здравие» могильному холоду «советизма» и маниакальному убийце и могильщику революции Сталину.