Тринадцатый двор

Пришлось Грешнову возвращаться в подвал. Брата Василия на рабочем месте не оказалось.

— А где? — неопределенно поинтересовался Ваня.

— Василь Данилыч ушёл, — доложил Уздечкин.

— Я у вас деньги не оставлял? — осторожно поинтересовался Грешнов-младший.

— Насчёт денег ничего сказать не могу, спрашивайте брата, — так же неопределенно ответил цыган.

Ваня побежал кормить деда, но по дороге был остановлен приезжими бандитами.

Что же за это короткое время произошло? Оказывается, Боря вышел из комиссионного на крыльцо покурить, а за одно и проконтролировать друга, — вход в подвал находился в поле его зрения. Бахусов заметил, что вопреки их договору Ваня выйдя от Василия пошёл в противоположную от магазина сторону. Тут как тут на пороге комиссионного появились бандиты поприветствовавшие его вопросом «Какие проблемы?». Борис от страха сказал им, что у него есть приятель задолжавший ему пятьсот «зелёных» и он готов поделиться, если они помогут ему вернуть его деньги. Показал на Ивана Даниловича. Те посадили вышедшего из магазина грузчика в свой ржавый «Форд» и поехали за Грешновым.

— Притормози, сынок, — услышал Ваня окрик из обогнавшего его и с визгом затормозившего автомобиля.

Грешнов остановился и, глядя на искусственно свирепые лица ребят, торчавшие из окошек авто, засмеялся. Бандиты смутились, не рассчитывая на такую реакцию.

— Что смеёшься? Мы что, похожи на клоунов, — спросил сидевший за рулём.

— Смеюсь, что «сынком» назвали. Отца-то я похоронил, в армии отслужил. «Сынковать» вроде как некому.

Иван Данилович, в отличие от Бориса, совершенно не испугался ребят, корчивших из себя телевизионных бандитов.

— Тут к тебе вопросы есть, — сказал водитель. — Говорят, ты долгов не возвращаешь.

Он кивнул на заднее сидение, где в окружении двух других бандитов Грешнов увидел Бориса Бахусова.

— Вы что, обалдели? — испугался за них Иван Данилович. — Отпустите его и езжайте домой. Если кто прознает, чем вы тут занимаетесь, вам не поздоровится.

И столько было правды и сострадания в его словах, столько нелицемерной братской любви, что бандиты не знали, как себя вести. Они вытолкнули Бориса из машины, и сидевший за рулем сказал:

— Разбирайтесь сами, как хотите.

Выругался вдогонку и машина уехала.

— Зачем ты каждому встречному рассказываешь, что я тебе должен пятьсот долларов? — спокойно спросил Ваня.

— А деньги где? — вопросом на вопрос ответил Бахусов, которому было стыдно за свою слабость.

— Послушай, Боря, давать тебе деньги или не давать, на то была и есть моя личная воля.

— Нет, не твоя. «Баксы» дал тебе Ласкин?

— Да.

— Для чего? Чтобы ты мне половину отдал? Ты, наверное, неправильно его понял. На самом деле он дал тебе их только для того, чтобы ты передал их мне. Я ещё с ним поговорю, узнаю.

— Поговори. Узнай, — согласился Ваня.

Покормив деда макаронами с мясом, Ваня поехал на репетицию в народный театр.

До армии он посещал студию при народном театре. На службу его провожали во фраке Евгения Онегина, в цилиндре, в плаще, в белых перчатках. Казалось, всё это было сто лет назад. После армии от их студии ничего не осталось. Ребята-студийцы жили новой жизнью. Кто-то служил ещё в армии, кто-то был в труппе народного театра. Пять человек, три парня и две девочки, поступили в театральные училища. Ваня со всеми поддерживал связь.

Когда Грешнов занимался в студии, то репетировал Хлестакова в «Ревизоре» и графа Альмавиву в «Женитьбе Фигаро». Жизнь казалась легкой и понятной. А вернувшись после армии на «гражданку», он почувствовал, что смотрит на всё уже другими глазами, и нет той непринужденности, той легкости бытия. Решил, что подобное состояние и называется словом «повзрослел».

Боря Бахусов по прозвищу «Седой», посещавший вместе с ним студию, духом театра не проникся, и даже вспоминать о своей короткой жизни в искусстве стеснялся. Он какое-то время работал в «шиномонтаже» у отца, а затем, по просьбе Льва Львовича, устроился грузчиком в комиссионный магазин к Бунтову.

В театральную студию Ваню с Борей привёл Костя Дубровин, много лет отдавший народному театру. Завзятый театрал, до самого последнего времени преподававший в МГУ русский как иностранный, Костя и теперь не пропускал ни одну премьеру.

Вернувшись из народного театра, Ваня покормил деда ужином. Он собрался было идти домой к матери, но раздался телефонный звонок.

— Не говори с ним, — посоветовал Пётр Кононович, — должно быть, уже пьяный совсем.

И как в воду смотрел.