Тринадцатый двор

— Совместили. Короче, командир опять за меня вступился и отмазал. Я ему обрисовал ситуацию, сказал, что жена одна в субтропиках, и он вошёл в положение, — отпустил. Мчусь я в Ялту. Но приехав, не спешу идти в пансионат. Думаю, чтобы точно узнать, на самом ли деле она мне верна, дождусь вечера и прослежу за ней. И что же? Действительно, гуляет с мужиком. Сели они на скамейку, я пробрался в кусты, что поближе, слушаю, о чём говорят. Жена мужику прямым текстом: «Вижу, человек вы честный, порядочный, и чего скрывать, мне симпатичный. Но я — женщина замужняя и супруга своего люблю настолько, что если скажет он мне „умри“, я тотчас исполню его приказание. Я не просто люблю его. Я его боготворю. Он у меня — лётчик, герой, я жду его с минуты на минуту». Слова её меня настолько обрадовали, что я готов был выйти из укрытия и, обливаясь слезами благодарности, лобызать её руки и плечи. Но тут опять ревность и подозрительность взяли своё. Чёрная кровь ударила в голову. Думаю, а что как она меня просто заметила и только поэтому так говорила? Или просто играла словами, набивая себе цену? А потом он пойдёт её провожать, ни на что не рассчитывая, а она скажет: «Мне так одиноко». Замкнёт ему пальцем уста у самой двери, дескать, не надо слов, возьмёт его за руку и к себе в номер? И решил я в порыве бешенства убить их обоих прямо на скамейке. Думаю, что же это получается, я два самолета разбил, жизнью рисковал, меня на суде чести жучили, как бобика, как жучку последнюю, а они тут в ароматах жасмина упражняются в словесном жонглерстве? Так сказать, в словесной эквилибристике?

— Постой, Вася, это всё на самом деле было?

— Да в том- то и дело, что нет. Никогда я не был лётчиком, и жены-красавицы у меня не было. И в Ялте никогда не отдыхал. Вот выпил рюмку водки и всё это увиделось. И страдаю по-настоящему, и как видишь, обливаюсь всамделишными слезами.

— Вася, да иди ты… Ведь я тебе поверил. У тебя были такие глаза. Тебе язык надо отрезать за то, что так врёшь красиво.

Выпили, закусили, и Василий вспомнил, как судьба его заставила потрудиться охранником на нудистском кладбище.

— Врёшь! Ну, признайся, что сейчас врёшь, — не выдержав, сказал Генка.

— Ты меня сначала послушай, а потом будешь лгуном называть. Я и сам сначала опешил. Газета «Ищу работу», раздел «Охрана». Чёрным по белому: «Охранник на нудистское кладбище. Режим работы — сутки-трое, зарплата по договоренности». Главное, режимом работы они меня подкупили, сейчас ведь не найдешь сутки-трое, всё сутки-двое или два-четыре. А это ад кромешный. Я даже и внимания не заострил на название «нудистское». То есть какое-то мгновение, конечно, подумал, что там только голых хоронят, но сразу же и забыл об этом. Решил, что местность так называется, как, например, станция Тайнинская с Ярославского вокзала. Название же не означает, что все те, кто на этой станции выходят из электрички, тайной обладают. Короче, поехал. В первый раз серьёзно задумался о том, во что ты отказываешься верить, когда в посёлке, прилегающем к кладбищу, мне навстречу попались молодые мамы с детскими колясочками. Идут совершенно голые. Ну, думаю, жара, лето, нравы теперь у всех свободные. Оказалось, могильщицы зимнего периода. Летом-то гробы голые мужики на плечах таскают, а зимой — голые бабы.

— Почему? — смирился Гамаюн.

— Ну, представь, несут мужики гроб в мороз, и у них при этом бубенцы звенят. Это уже больше на свадьбу смахивает, чем на похороны. «Птица-тройка, кто тебя выдумал?». А эти могильщицы приходили потом ко мне от дождя прятались. Говорят: «Выключи свет, а то молния всех нас убьёт». А я с женой хорошо тогда жил. Нарочно включил свет повсюду и они ушли. Но я отвлёкся. Да, обычное кладбище, но частное. Принадлежало богатому нудисту, и он хоронил на нём одних только адамитов.

— Садомитов?

— Нет. Нудистов. Они себя называют ещё натуристами и адамитами. Секта такая, поклоняются первому человеку Адаму, с него пример берут, ходят голыми. Так вот что тебе, как литератору будет интересно. Всех хоронили в стеклянных гробах. Заливали покойного жидким прозрачным пластиком, и он сохранялся, как жук в янтаре.

— Поражаюсь тебе.

— Сам рассказываю и поражаюсь. А ведь работал, привык и воспринимал всё, как должное. А потом главу района, того, кто разрешил весь этот разврат, на взятке поймали и добрались по цепочке до этого сектантства. И всё кладбище — бульдозерами в Клязьму. А с тех, кто на нём работал, взяли подписку о неразглашении.

— Что же ты болтаешь?

— Я подписку не давал, меня к тому времени за пьянку уволили.

— Теперь верю, — добродушно смеясь, сказал Гамаюн, понимая, что Василия ему ни поймать, ни уличить.

— Другое дело. А то, — «врёшь, не может быть». В нашей жизни всему есть место, даже тому, чего не может быть.

Выпили по третьей. Окрыленный рассказами Мартышкина о французском враче Галли Матье, Василий, захмелев, самого Тин Тиныча стал выдавать за чудо-лекаря.