Тринадцатый двор

— Садись, Иван, поедем за твоей Марьей.

У Романа был нервный тик, — то и дело моргал глаз и дёргалась щека. Говорил он, заикаясь.

— Тяжёлая работа? — поинтересовался Грешнов. — Сменить не хотелось?

— Сменить? — переспросил сутенёр. — А на что? В ОМОНе был два года, в «личке» год проторчал. Живёшь чужой жизнью, ни выходных, ни проходных. А тут чего? Бандюки свои, менты свои, бабла немеренно, работа непыльная, от добра добра не ищут.

— Правду говоришь? — усомнился Грешнов.

— Конечно, бывает, заезжают отморозки. Одни приехали, взялись права качать. Я повалил одного на землю, стал душить. Он аж посинел. Заскочили в машину, только их и видели. Случается, приезжают дикие менты, но и с ними вопросы решаем. Жить можно. Я здесь сам себе хозяин.

— Это как?

— Всех знаю, все меня знают. Отец был заместителем начальника ОВД. Туда, к слову сказать, и едем.

В помещение отделения милиции Роман вошёл, как к себе домой. Со всеми радушно поздоровался, в особенности с пожилым майором. С ним о девушках и заговорил:

— Где, Палыч, мои курочки?

— Как и положено, в курятнике.

Девушки сидели в железной клетке для задержанных вместе с пьяненьким невзрачным рыжеволосым мужчиной.

— Не щупали? — спросил сутенёр.

— Обижаешь, Ромка, мы люди дисциплинированные. Только с разрешения… — майор так и не закончил, не сказал, с чьего разрешения, переключился на другую тему. — Слушай, как эти верблюды, не воняли?

— Не особо. Да и я им такой пурги нагнал. Они кричат: «Менты — козлы!», и я кричу: «Менты — козлы!». Поверили.

Палыч, слушая весёлый рассказ Романа, умильно улыбался. Но вдруг, перестав улыбаться, стал по-отечески наставлять:

— Вообще-то, нельзя допускать, чтобы голос на тебя повышали. Я считаю, за это надо обязательно наказывать. И потом, объясни ты мне, старому, что это за слово такое «менты»? Смысла не пойму.

— Когда я был в ОМОНе, это слово у нас расшифровывалось так: «МЕсто Нашей Тревоги», — растерянно пояснил Роман, явно не ожидая такого вопроса.

— Не понимаю, — огорчился Палыч. — Эти слова: «мусор», «легавый», я их даже за оскорбление не воспринимаю. МУСР — это аббревиатура Московского Сыскного Розыска.

— «Уголовного» пропустил, — подсказал Роман.

— Да. Московский Уголовный Сыскной Розыск. Так было ещё при батюшке-царе. После революции слово «сыскной» убрали, получилось «МУР». А «легавыми» называли из-за значка на отвороте пиджака. Там у сотрудников был приколот значок с изображением головы охотничьей собаки. Мол, не уйдёте, всё равно достанем. А что за «мент»? Да ещё и в ругательном смысле.

— В ругательном смысле не знаю, — отрезал Роман и перешёл к делу. — Вот твоя сотня гринов. Я тебе должен был. В расчёте? Давай моих курочек, а то, смотрю, им здесь понравилось. Пригрелись на жёрдочке, не хотят уходить.

— А что? У нас, как дома. Оставил бы, Рома, одну, для дела. Она бы полы нам помыла в качестве профилактики. Длинноногую газель не прошу, сразу видно, к труду не приучена. А вот эту бы, цыганистую, в синем платье…

— А что, может, оставим? — обратился Роман к Ване с издевательским вопросом.

У Грешнова от такого коварства чуть было ноги не подкосились. Он даже рот открыл, готовясь сказать что-то нелицеприятное.

— Шучу. Успокойся, — остановил его сутенер. — Сам видишь, Палыч, этих никак нельзя. Полы мыть я тебе другую пришлю. Будут блестеть.

— Смотри, Ромка, не обмани, — сказал майор, заискивая, и вдруг, ни с того ни с сего ударил кулаком по зубам сидевшего вместе с девушками в клетке и успевшего уже задремать рыжеволосого мужчину. — Ты что же, Злыднев, думаешь, можно безнаказанно жену обижать? Думаешь, управу на тебя не найдём?

Чтобы не быть невольным соучастником избиения, Ваня развернулся и пошёл на выход. Но в коридорах заблудился и забрёл в грязную комнату, где прямо на полу в форме лежали два мертвецки пьяных милиционера. Третий их товарищ, ещё державшийся каким-то образом на ногах, увидев Грешнова, стал махать на него руками и в доказательство своей трезвости выговаривать:

— Мяу-мяу…

На счастье Ивана Даниловича объявился Роман и вывел его на свежий воздух. Пока шли коридором, сутенёр говорил:

— Беги скорей отсюда. Насмотришься, станет не до баб.

Получив оговоренные семьсот долларов и усадив Грешнова с девицей в такси, Роман на прощание сказал:

— Заглядывай, подпольный миллионер, всегда буду рад. Сделаю скидку, а с этой делай что хочешь, только не убивай.

С этими обязательными для сутенёра, но такими жалкими и напрасными для человека словами, он захлопнул дверцу автомобиля и отвернулся.

3

Ключ легко повернулся в замочной скважине, и металлическая дверь, ведущая в подвал, открылась.

— Чувствую себя Буратино, — сказал Ваня, демонстрируя Тане громоздкий ключ жёлтого цвета с двумя бородками.

— Ах, да! Золотой ключик, — восхитилась журналистка. — Сказка заканчивается у самой двери, а в нашем случае всё только начинается.