Тринити

Макаров сообразил, что не до конца переворошил память, раз речевой аппарат помимо воли выбрасывает наружу словечки, парадигмы которых закручены словно двойные спирали ДНК.

Не будем мучить читателя и сразу переведем сказанное Макаровым. Первое слово обозначало молчаливое «ах!» в минуту созерцания, а второе словосочетание подразумевало гармонию, почтительность и чистоту.

Откуда весь этот бред? — пытался разобраться в себе Макаров. Ему показалось, что он прокричал слова на весь лес, но на самом деле, кроме едва заметного шевеления губами, он ничего не произвел и, кроме еле слышного шепота, ничего не родил. Все это сложное восклицание уловил один Бек. Он с пониманием отнесся к ситуации — тоже пару раз с воодушевлением взвизгнул, после чего долго отхаркивался, будто в пасть залетела огромная муха.

Время не тяготило Макарова. Он ничего не ждал и ничего не пытался забыть или вспомнить. Раны затягивались и покрывались розовой корочкой с последующей заменой рубцовой тканью. Мышцы становились эластичными.

Состояние, в котором он пребывал, другой назвал бы покоем. Макаров сожалел, что этого было не передать ни словами, ни по наследству. Ему хотелось хоть с кем-то поделиться своей радостью. Он искал взглядом кого-то рядом, не находил и снова забывал о своем желании.

В следующий раз вместо этого он по странной инерции и с заданной периодичностью открывал банку консервов, принюхивался к продукту и отдавал Беку. Не шел в Макарова этот тушеный материал. Питался он по-прежнему перемерзшими плодами диких яблонь и груш — благо подножного корма имелось достаточно, да еще Бек то зайца притащит, то куропатку возьмет. Слегка припущенная на костре свежанина нравилась Макарову. Полная непроходимость желудка сменилось частичной. Макаров старался не объедаться и применял частое дробное питание. Поначалу его одолевали упорные поносы, но потом перистальтика стабилизировалась, и процесс пищеварения наладился. Макаров чувствовал, как его кишки, словно вывернутые наизнанку змеи, ползают в животе, шурша и отталкиваясь кожей от содержимого. Бродильная флора так и бурлила, так и кишела по всему пищевому тракту, вызывая круглосуточную нервную отрыжку, которая была настолько неприличной, что ее открыто осуждал даже Бек.

В замешательство Макарова привела луна. Ночь в лесу была неподдельной, и полнота Селены длилась до рассвета. С его наступлением блеклый лик, растворяясь под высью, невыносимо затревожил Макарова и потребовал дальнейшего участия в жизни. От лунного действа было не оторваться. Луна зазывала Макарова в неведомую доселе систему координат.

Макаров мыслил так: «Если в природе заложено отпущение, которое проходит на каждом новом круге, то какая печать лежит на человеке? Почему он такой одноразовый? За что лишен своих фаз и серповидностей? Сумбур и путаница, просто обидно». Ход мыслей понравился Макарову, и он запомнил его.

Не дожидаясь, пока Бек закончит трапезу, Макаров направился в сторону негустого перелеска, за которым маячили огни города. Мотивы столь странного порыва были неуловимы, да Макаров особенно и не пытался пометить их в своем обновленном сознании. Просто захотелось посмотреть, что там и как.

Бек, роняя густую слюну, заглядывал в глаза Макарову на всем протяжении путешествия. Он словно уговаривая хозяина не возвращаться в город. «Ну разве нам плохо с тобой здесь, в лесу? — как бы спрашивал он. — Никаких проблем. А там сейчас все снова начнется!»

Но Макаров твердо стоял на своем — в город, только в город! Оберегая хозяина от ненужных встреч, пес успевал забегать далеко вперед и вновь возвращаться.

На трамвайной остановке, безлюдной в столь ранний час, внимание Макарова привлек стенд: «Их разыскивает милиция». С одной из фотографий на него смотрел веселый разбитной мужик. «Ушел из дома и не вернулся, — гласил официальный текст. — Одет в военный плащ, на ногах солдатские ботильоны. Кому известно местонахождение, просим сообщить по телефону 36-35-28».

Макарова охватило беспокойство. Что-то знакомое было в этом тексте и в этой фотографии. Где-то он с этим уже сталкивался.

Словно перепуганный, Макаров не стал углубляться дальше в город — на улицах становились людно, а как обходиться с людьми, Макаров все еще не придумал.

Он сконфуженно вернулся в лес. Бек одобрил этот его поступок, как бы говоря: «Ну, что, выкусил? Я же говорил — в городе нам с тобой делать нечего».

Сутки проколесил Макаров по пригородным посадкам и поймал себя на мысли, что его, как на место преступления, снова тянет к стенду. Пометавшись, он опять отправился в город. Теперь уже ночью, чтобы не нарваться на людей.

В этот раз, немало поволновавшись, он вскрыл стенд, вынул из него объявления и фотографии и, переполненный радостью, вернулся в лес.

Впечатлений от удачного набега хватило надолго. Теперь Макаров жил только ими одними. Он разжигал на ночь два костра — первый перед сном сдвигал в сторону и на прогретой земле устраивал лежбище, а в другой клал невероятной толщины бревна, чтобы тепла и света хватало до утра.