Тринити

Бирюк облюбовал местечко, стряхнул снег с прибрежных ив, разобрался и устроил из кустов вешалку. Ощутив знакомое покалывание в предвкушении приятного ледяного ожога, он стал спускаться к воде, страшно черневшей на гомолоидном снежном фоне. Свои ежеутренние купания вместе с Матом Бирюк проводил обычно на официальном моржовом пляже, хотя Мат по своей всегдашней привычке лезть во всякое дерьмо и старался затащить Бирюка купаться под канализационную трубу. Но Бирюк был стоек — он увлекал Мата купаться в стороне, где почище и попрохладнее. Каждый раз, взяв вечернюю газетку вместо коврика и прихватив пешню на случай, если прорубь подмерзнет и никто ее до него не продолбит заново, Бирюк всякий раз с радостью бежал поистязать себя температурными перепадами. Сегодня же ввиду особенной возбужденности не было никакой охоты тащиться до моржового пляжа, и Бирюк решил, что в критический для организма момент не стоит гнушаться тепловатой сточной проталиной прямо под мостом. Он заткнул нос и опустился под воду, потом вынырнул, потянулся и равномерно задвигал обеими лопатками. Так он плыл вниз по течению, пока окончательно не пришел в себя. Выбравшись на берег ниже моста, Бирюк вприпрыжку побежал назад, к биваку. Однако одежды на ивовых прутиках не оказалось. Бирюк подумал, что все это шуточки сторожа с лодочной станции, но на двери сторожки висел огромный гаражный замок. Было понятно, что с осени сюда никто не являлся. Бирюку сдуру вздумалось потрясти замок. Пальцы вмиг примерзли к металлу и освободились лишь ценой нескольких клочков кожи. Бирюк вернулся к «раздевалке», но одежда не появилась. Снегопад совсем не сбивал мороза. Бирюк побежал под мост, но там оказалось не теплее. Замерзающий морж, обрастая сосульками, начал носиться по берегу, как водяной, выжитый из родной стихии грязными стоками. Вдруг ему стало как будто теплее. Но Бирюк еще из «Зимовья на Студеной» Мамина-Сибиряка знал эти штучки с виртуальным согревом, и, когда пятки начали на самом деле примерзать к тропинке, Бирюк наметом рванул от реки, оставляя за собой шлейф последнего уходящего из тела тепла.

До своей квартиры ему было ближе, но беспокоить родителей по такому пустяку он не стал — а то подумают, что сдался, что, дескать, общага надоела, не вынес. Тем более что до общаги не намного и дальше, так, пустяки, пару лишних троллейбусных остановок, это даже и для бешеной собаки — не крюк. Поэтому общежитие номер два и выходило единственной спасительной точкой.

Алиса Ивановна, дежурившая на вахте, насторожилась, увидев в дверях заиндевелое чудовище. Вахту Алиса Ивановна считала самым ответственным местом в жизни и, будучи закоренелой атеисткой, не верила ни в какие чудеса. Поэтому повела она себя соответственно — вмиг обернулась турникетом, перекрыв доступ в хранимые покои, и потребовала пропуск.

— А там труба! — хрустнул рукой Бирюк, тщась показать в сторону реки. Прикрыывая пах веником из трех ивовых прутиков, Бирюк в экзотически сверкающем неглиже проскрипел мимо дежурной и зацокал по направлению к лестнице. Алисе Ивановне ничего не оставалось, как крутануться на месте вокруг своей оси и замахать вдогонку руками.

Миновав с опаской женскую территорию, на которой полным ходом шло веселье, Бирюк скользнул на заветный пятый этаж.

Следующими за Алисой Ивановной жертвами ледяного нудизма стали «паренечки» — две однояйцевые старухи-близняшки, служившие в общежитии уборщицами. Столь панибратски — «паренечки» — их нарекли за обращение, которым они предваряли каждое свое появление в комнатах. «Можно, мы у вас тут уберемся, паренечки?» — культурно спрашивали старушки обычно и в две швабры приступали к работе.

Когда почти прозрачная друза Бирюка вломилась на этаж, близнецы как раз домывали последние перед уходом домой квадратные метры. Старушки обернулись на нарастающий сзади скрип и чуть не откинулись на спину с перепугу.

— Свят, свят, свят! — закрестились они, отпрянув к стене. — Господи, помилуй!

«Паренечки» пережили лихоимство своих мужей, блокаду, превозмогли голод в Поволжье, вынесли целину и освоение Севера, но ни тот, ни другой форс-мажор не заставил их так крепко и трепетно обняться, прощаясь с жизнью, как это леденящее душу зрелище с Бирюком во главе. Они как стояли, так и сели в свои дежурные ведра. Скрещенные швабры плавно сползли по стене, а отжатые мешковинные тряпки стали медленно раскручиваться в обратную сторону.

— Пошел купаться, и вот — одежду увели! — сморозил Бирюк, думая, что старухи у него двоятся в глазах. Своим горним, как хрусталь, голосом он полностью доконал близняшек, улегшихся на полу.

— Оно еще и говорит! — успела сказать одна другой перед окончательной отключкой.

Позвякивая твердой кристаллической решеткой, ледяная глыба Бирюка перешагнула через старух и добралась до отверзтой, к счастью, 535-й комнаты. Войдя вовнутрь, Бирюк дохнул паром в пустоту, упал на койку и начал натягивать на себя все подряд одеяла, фуфайки, матрасы, скатерть со стола и шторы с карниза.