Тринити

Упившись намертво дождями, лето лежало без памяти, и на самой глухой его окраине стыл пляж, пустынный и забытый. Раздевалка, за которой когда-то Лика скрывалась от Артамонова, была с корнем выворочена из песка. Линия пляжа выгнулась в форме застывшего оклика. Из-под деревянных пляжных грибков легко просматривалась грусть. Логика осени была в неудаче зовущего. Кто-то бодро и неискренне шагал по пляжу в промокаемом плаще. В спину этому случайному прохожему сквозила горькая истина осени. Она, эта истина, была в позднем прощении, в прощании. Мокрые листья тревожно шумели. В их расцветке начинали преобладать полутона. Грустная лирика осени.

А потом была зима, и вновь весна и лето, которое Артамонов провел в "диком" стройотряде. Заваруха, хвост которой тянулся из этого отряда, наделала дел. Артамонова, в частности, она отправляла на службу в морфлот. Прощаясь, они с Ликой стояли на распутье.

Налево шел закат, направо - рассвет, а прямо, как и тогда, ночь в черном до пят платье.

- Прости, что я успел полюбить тебя, - сказал он.

- Как ты умудрился? Просто не верится. В месяц у нас сходилось всего три-четыре мнения, не больше. И до сих пор подлежат сомнению мои избранные мысли о тебе. На твоем месте любой бы увел в секрет свои активные действия. Отсюда - полное отсутствие текущих планов, в наличии - одни только перспективные. Не молчи! - произнесла Лика.

- Зачем тебе ждать меня? Три года - это очень долго.

- Ты будешь писать?

- Я же говорил - нет. Не люблю.

- Наоборот, ты говорил, что будешь писать, пока не станешь символом. Что ты вообще любишь? И все-таки, почему мы прощаемся? Не расстаемся, а прощаемся?

- Потому что прошлым летом мы немножко начудили в тайге на лесосплаве, и меня ненадолго рекрутируют, - сказал Артамонов. - Ты, наверное, слышала про эту нашу историю с диким стройотрядом... должна была слышать...

- Еще как слышала, но почему не от тебя? - обиделась Лика. - Ты никогда мне ничего не рассказываешь про свои делишки и подвиги.

- Какие тут подвиги, просто неудачно съездили на севера, - умалил свое значение в этой истории Артамонов. - В результате чего в учебе придется сделать небольшой трехлетний перерыв, потому что таких прытких сразу прибирает к рукам военкомат. Меня призывают во флот, возможно даже в подводный. А почему не рассказывал тебе, просто не могу использовать твое время в корыстных целях.

- Ладно, не надо никаких объяснений, лучше поцелуй. - Она оплела его шею руками. - Ну, а проводы или что-то в этом роде планируются?

- Нет, я отчалю без шума.

- Жаль, а то я бы поплакать смогла в волю.

Они прогуляли всю ночь, а под утро отправились в общежитие. Артамонов выпроводил из комнаты сонных сожителей и включил музыку. Засверкали огнями глупые тарелки Реши. Чтобы сделать темно, влюбленные залезли под одеяло с головами. Задыхались, но терпели, потому что на свету, им казалось, будет стыдно. А так, в темноте, вроде ничего, терпимо и даже приемлемо. И вполне логично. Потому что предстоит расставание. Может быть, и не навсегда, но надолго. А это в большинстве случаев - навсегда. Спонтанность момента владычествовала во всех своих проявлениях. Космическая истома, пробивавшаяся через возникавшие то тут, то там просветы у края одеяла, смешивалась с человеческой. Вот так бы и остаться втиснутыми друг в друга, и никогда-никогда не расставаться. Еще немного, подумалось Артамонову, и я начну бегать от военного комиссара. Какая, к черту, служба, если тут такое творится! Конечно, надо послать все на фиг, схватить Лику и свалить в деревню куда-нибудь, и пусть ищут!

В дверь начали ломиться. Разве друзья-сожители могут вынести чужого да еще столь очевидного счастья. Вставая со скрипучей железной кровати, любовники, не сбрасывая с себя одеяла, на секунду замерли на коленях друг перед другом, как два суслика. В дверь продолжали стучать нетерпеливые жильцы, но теперь уже вместе с любопытными соседями и даже товарищами с нижних этажей. Артамонов торопил Лику:

- Ну все, встаем и уходим...

- Подожди, ну еще минутку, еще... - оттягивала она час разлуки.

Если под одеялом они походили на сусликов со сложенными друг у друга на плечах лапками, то со стороны - на понурившего голову двухгорбого верблюда. "Двухгордый люблюд", - вспомнил Артамонов выражение, которым обзывали Мурата накануне его помолвки с Нинелью, вспомнил, вообразив, как смешно эта их с Ликой композиция под одеялом смотрится с некоторого расстояния.

Дождь молотил по оконному карнизу не переставая. Вскоре изгнанные жильцы вконец взбунтовались и велели романтикам прекратить дешевые терзания и освободить помещение. Артамонов с Ликой оделись и, пройдя сквозь строй наблюдателей с вопросниками в руках, поплелись вниз под шуточки и приколы вслед.

- Набрось капюшон, - сказал он и возложил ей на волосы хрустящий целлофан. - Наконец-то он тебе пригодится. Безыдейное мокнутие кожи ни к чему хорошему не приведет. Сегодня с погодой просто что-то страшное творится.