Тришестое. Василиса Царевна

Внезапно плот под ними ходуном заходил, неистово, будто специально кто раскачивал, и тут уж обоим не до свай стало, только бы в воду не сверзиться.

– Чего-о енто-о за тря-а-асучка-а? – вцепился в ближнюю сваю кузнец, а Иван Царевич – в Якова.

– Не-е зна-а-а-аю-у! – отвечает Иван Царевич, а сам головой вертит в поисках шутника.

– Ага-а! – вдруг раздался вопль невесть откуда. – Вот кто мне воду мутит!

– Водяной, – пролепетал, побледнев, Иван Царевич, глядя во все глаза на голову, показавшуюся из воды у самых его ног, и собрался грохнуться в обморок, но Яков встряхнул его.

– Держись!

– Да держусь я, держусь! – стиснул зубы Иван Царевич, крепче вцепившись в кушак кузнеца. – Чего ему от нас надо? Чего он к нам привязался?

– Почем я знаю! Может, полоумный какой? – предположил Яков, с ненавистью сверля взглядом крупную голову, покрытую, словно тиной, длинными зелеными волосами. Лицо у водяного было отекшее, с синими мешками под бешено сверкавшими бледно-зелеными глазами. И сам он был весь какой-то бледный до прозрачности и чешуйчатый, словно рыба какая.

– Ты чего сказал? – выкрикнул водяной, перестав трясти плот. – Чего сказал, спрашиваю?

– Чего слышал, – буркнул Яков, не отпуская сваю, словно сроднился с нею.

– Повтори, если ты мужик! – саданул водяной кулаком по доскам плота.

– Но-но, не балуй! – отпихнул Яков его кулак ногой. – Не про тебя делано.

– Я те, морда твоя бугайская, попихаюсь! Ишь, манеру взял, обзываться да толкаться.

– А чего ты плот ломаешь?

– А ты чего мост мой рушишь?

– Да какой к чертям мост, коли от него столбы одни остались. Был бы мост…

– Вот взял бы да и починил! – никак не унимался водяной. – Еще пихается.

Пока Яков с Водяным препирались, Иван Царевич судорожно соображал, что можно предпринять. И вспомнил про щукину чешуйку. Щука – она языкатая, может, и подсобит чем. Тем более с водяным в родстве должна быть – как-никак оба в воде обитают.

– Давай драться! – меж тем продолжал наседать задиристый водяной.

– Не-е, не пойдеть, – завертел головой Яков, сваю обнимая и ногами плот придерживая, чтобы не снесло ненароком. Мышцы у кузнеца на руках буграми вздулись, лоб испариной от напряжения покрылся. Едва держится уже кузнец.

– Это почему еще?

– А потому! Плавать я не умею, вот почему. Это нечестно.

– Так чего же делать тогда? – растерянно почесал зеленую макушку водяной.

– На берег нас тащи, там и силами померяемся.

– Фигу тебе! – показал водяной знатный кукиш Якову. – Самый хитрый нашелся, да?

А Иван Царевич тем временем, порыскав в своей котомке, нащупал щукину чешуйку. Вытащил и в реку бросил.

– Эй! – переключился водяной на Ивана Царевича. – Ты чего в реку бросил? Чего бросил, я спрашиваю?

Иван Царевич отвернулся, будто и не слышит вовсе, а сам волнуется, когда щука появится. Может, до нее дойдет только через сутки, что чешуйку в воду бросили – старая она больно.

– Ты чего мусор всякий в реку мою бросаешь? – продолжал бушевать водяной, шлепая по воде огромным радужным хвостищем. – И так всю реку изгадили, и ты еще! А ну…

Договорить ему не удалось, поскольку рядом с плотом из воды вдруг показалась щукина морда.

Все трое разом уставились на нее.

– Чего звал? – шепеляво спрашивает щука. – Случилось что?

– Да вот, – ткнул Иван Царевич пальцем в водяного. – Проходу не дает, грозит, кулаками машет. Мы на тот берег перебраться хотели, а он привязался как банный лист.

– Он? – обернулась щука к водяному, подвигав плавниками. – Ты чего, килька-переросток, к людям порядочным цепляешься, проходу не даешь, ась?

– Ха! – схватился за пузо водяной. – Ха-ха! Будет мне еще всякая жабра старая указывать. Плыви себе.

– Ах ты… – захлопала зубастой пастью щука. – Ах ты, щенок лопоухий, ты как со старшими разговариваешь, ась? Я тебя спрашиваю, кобель ты вуалехвостый!

– Я… – опешил водяной от такого напора.

– Ты чего удумал, пакость ты зеленая? Людёв топить? Я ж тебя щас!.. – и щука ринулась на водяного. – Укушу! На клочки разметаю, рак ты пучеглазый, и икры не останется! Слышь?

– Ай! Не тронь меня! Не тронь, слышишь? – заметался в воде водяной. – Нет у меня икры, у меня молоки-и.

– Молоки? Молоки я люблю, – хлопнула пастью щука и вцепилась в тощую филейную часть водяного. – Гы!

– Ай-яй-яй-яй-яй! – взвыл тот, высоко выскочив из воды, объятый тучей брызг. – Ой-ей-ей! – и хлопнулся обратно в воду, сделав полный переворот в воздухе.

Щука висела у него на заду, вращая глазищами, будто приклеенная.

– Отпусти-и-и! – захныкал водяной, вновь показываясь на поверхности и вертясь волчком.

– Гы-ы! Гы-гы! Тьфу! – выплюнула чешую щука. – Будешь еще маленьких забижать, шпана подмостная, ась? Да над старухами глумиться?

– Не бу-уду, – всхлипнул водяной, потирая укушенный зад.

– Ишь, моду взял! Я те покажу жабру старую! – погрозила щука плавником.

– Ай, не надо! – Водяной спрятался за сваей. – Ну скажите ей, пусть отстанет.

– Я те скажу, молокосос, я те так скажу! – яростно вильнула хвостом щука. – А ну, таш-ши плот, куда надобно! – ударила она плавником по воде.

– А куда надобно-то? – плаксиво промямлил водяной. Он уж и не рад был, что с прохожими связался.