Трижды пестрый кот мяукнул

– Это указывает на тот факт, что инспектор Кэвендиш из полиции Сомерсета в Уэстон-супер-Мэре не выписывает «Лондон Ивнинг Стандард».

Я пришла в крайнее возбуждение.

– Ты думаешь, ключ все это время лежал на самом видном месте? И никто его не замечал?

Еще не договорив, я знала, что ответ: «Да».

Люди несовершенны. И полицейские, поскольку они тоже люди, несовершенны. Несмотря на все усилия властей, время от времени последний кусочек головоломки остается незамеченным где-нибудь под диваном, и я предлагаю свои услуги в те моменты, когда другие не решаются или забывают сделать шаг.

– Боже мой! – воскликнула Милдред, взглянув на часы и вскакивая на ноги. – Я совершенно забыла о времени. Давай-ка я провожу тебя на поезд, иначе нам обеим не поздоровится.

У меня не хватило мужества сказать ей, что мне не может «не поздоровиться». Отец в больнице, а остальным нет до меня дела. Полагаю, это и есть взросление: держащие тебя нити отпадают, и приходится стоять на собственных ногах.

Грустно, неописуемо грустно.

Так что всю дорогу в такси мы молчали, и к тому времени, как мы добрались до вокзала, между нами возникла непонятная неловкость.

– Будем на связи, – сказала Милдред, когда я вышла из автомобиля и встала у открытого окна. – У тебя есть мой номер. Звони, если что-то понадобится.

Я кивнула – и это движение было слишком резким и нелюбезным, я чувствовала это. Устыдившись, я отвернулась и поспешила прочь.

Почему мы никогда не можем попрощаться по-человечески? Почему это всегда происходит внезапно?

Когда поезд тронулся, уже темнело. В конце платформы, где снег еще не полностью расчистили, горела одна из последних оставшихся в Лондоне газовых ламп – храбрая и одинокая на фоне сгущающегося мрака. А потом она пропала из виду.

9

Я наблюдала, как поздний вечер наступает на поля и заглядывает в окна поезда.

Кроме меня, в вагоне был только один пассажир. К счастью, этот джентльмен был поглощен газетой. Из-за раскрытых страниц виднелись только его шляпа, брюки и до блеска отполированные туфли.

Я порадовалась, что он занят чтением. Я вовсе не в настроении пасть жертвой допроса незнакомца, и неважно, насколько он интересен или хорошо воспитан. Разумеется, меня предупреждали, что нельзя опрометчиво вступать в разговоры с незнакомыми джентльменами в поездах, и это было еще до того, как я посмотрела фильм мистера Хичкока на эту тему[15]. Я уже твердо решила, что в поездах буду держать рот на замке.

Покачивание вагона и стук колес оказывали на меня странный гипнотический эффект, и я отдалась на волю движения. Железнодорожные поездки всегда воскрешают в памяти прошлое, как будто этот стальной зверь, несущий тебя в неведомое будущее, заставляет память отправляться в обратное путешествие. Может быть, это как-то связано с теорией относительности профессора Эйнштейна.

Я вспомнила об отце, о том, как он водил нас в церковь через поля, почти ничего не говоря, но прислушиваясь к нашей болтовне: я говорила о химии, Фели о музыке, Даффи о книгах. Каким сильным он тогда казался и каким бессмертным.

А теперь его сразила бактериальная пневмония, и не исключено, что я тому виной.

Ослабев после многих лет заключения в японском лагере для военнопленных, он наконец вернулся домой, только чтобы столкнуться с тревогами и упадком в поместье и беспрестанными требованиями налоговой службы Его Величества, которая, по всей видимости, не имела ни малейшего представления о благодарности. Когда на тибетском леднике обнаружили тело моей матери Харриет, это его окончательно подкосило, и в довершение ко всему он узнал, что покойная жена завещала Букшоу мне – должно быть, это было последним ударом, хотя он ничего подобного не говорил.

За окном в темноте блеснула табличка – реклама шоколада. «Борнвиль – дом шоколада».

«Какая жестокая, немилосердная шутка, – подумала я. – Настал день, когда даже у шоколада есть дом, в то время как у моего любимого отца его нет».

Боюсь, я не сдержала смешок.

Джентльмен, сидевший напротив меня, отложил газету, снял очки и произнес:

– Смех способствует хорошему аппетиту, мисс Флавия. Во всяком случае, так говорят. Полагаю, миссис Мюллет зажарила ростбиф до полного совершенства.

– Доггер!

Я заулюлюкала и схватила его за руки. Невероятно, но факт: чтобы Доггер говорил такие вещи о стряпне миссис Мюллет? Хотя ее подгоревшее мясо давно стало легендой, об этом не подобало говорить вслух, как не упоминают всуе имя господа.

– Что ты здесь делаешь?

Дурацкий вопрос из тех, что я ненавижу: его вечно задают в кино или по радио. Я уверена, что Доггер подумал то же самое. Тем не менее он улыбнулся.

– То же, что и вы, мисс Флавия. Еду домой.

Не знаю, в чем причина – во времени, месте, темноте, снеге, ситуации с отцом, не знаю, но я разрыдалась. Доггер извлек откуда-то безупречный белый платок и протянул его мне.