Трижды пестрый кот мяукнул

– Он хочет увидеться с тобой, теперь, когда ты… эээ… сама знаешь.

– Я не нуждаюсь в услугах Флавии де Люс по устройству моей социальной жизни, – отрезала Фели. – Мне не нужен секретарь, но если когда-нибудь я почувствую необходимость – когда-нибудь, в очень, очень отдаленном будущем, я дам тебе шанс провалиться.

– Тупица! – сказала я.

– Золотарь, – нанесла она ответный удар.

Надо отдать должное моей сестрице. Я уже говорила, когда Фели загнана в угол, она бывает ужасно груба, и, признаюсь, это меня восхищает. У нее в запасе самые утонченные ругательства из Средневековья, и она постоянно пополняет их коллекцию, в том числе благодаря биографиям музыкантов. Я обнаружила, что оттуда можно почерпнуть немало скабрезностей (еще одно ее словечко). Я поискала слово «золотарь» в Оксфордском словаре и узнала, что оно означает человека, который в прежние времена по ночам ходил от дома к дому и собирал экскременты. Чистильщика ночных горшков, иными словами.

Я записала это слово в свой дневник для дальнейшего изучения.

– Инспектор Как-его-там заезжал сегодня, чтобы встретиться с тобой, – неожиданно сказала Даффи, оторвавшись от книги. – Кажется, он разозлился, не застав тебя дома. Я сказала, что ты сбежала.

– Инспектор Хьюитт?

– Он привлечет тебя за отягчающее вмешательство, – продолжила она. – Ну правда, Флавия. Почему ты не можешь заняться плетением кружева, выжиганием по дереву, бумажными куклами или чем-то пристойным? Чем-то не таким кровавым?

Не таким кровавым? На секунду у меня замерло сердце.

Я бы ее расцеловала, но не время.

Нет крови. Вот в чем дело, не так ли?

В деле мистера Сэмбриджа совсем не было крови, если не считать ссадин на кончиках пальцев и пятен на веревке. Любая рана, достаточно серьезная для того, чтобы убить человека, приводит к потере большого количества крови, но в этом случае не было ни капли – ни на теле покойного, ни на его одежде. Конечно, остается возможность, что кровь убрала какая-нибудь начинающая ведьма, чтобы сдать экзамен по жидкостям тела, но что-то я сомневалась.

Кроме того, почерневшее лицо мистера Сэмбриджа явно указывало на то, что в его теле осталась кровь: просто под действием гравитации она скопилась внизу.

Из своих изысканий я знала, что бескровное убийство чаще всего совершается с помощью яда, но я также знала, что обычно отравители не подвешивают своих жертв вверх ногами.

Наоборот. Жертвы цианистого калия испускают последний вздох в собственных кроватях или на удобных диванах, а изумленное семейство толпится вокруг, воздевает руки к небесам (все, за исключением одного, конечно же) и стенает: «Что с тобой, Крессида[16]? В чем дело?»

Но в деле мистера Сэмбриджа не было ни крови, ни кровати, ни дивана.

Просто деревенский резчик по дереву, подвешенный вверх ногами в позе перевернутого витрувианского человека Леонардо да Винчи.

Любопытная задача.

Как мне хочется быть пауком и сидеть в паутине над инспектором Хьюиттом. Какие выводы он сделал из улик, обнаруженных в Торнфильд-Чейзе? Кого он подозревает в убийстве? Я знала, что в его списке есть и мое имя, и это логично. Меня видели, когда я уходила из дома в то время, когда мистер Сэмбридж был уже мертв, и тот факт, что я обнаружила тело, вряд ли выведет меня из поля зрения бдительного инспектора Хьюитта.

Звонить ему было слишком поздно, но я бы в любом случае не стала этого делать. Меньше всего на свете мне хотелось побеспокоить этого достойного человека и его прекрасную жену Антигону в их увитом розами доме, где они в эту самую минуту греются перед уютным камином, он с вересковой трубкой, а она со спицами…

Спицы!

О Флавия, Флавия! Где твои мозги?

В апреле, на похоронах моей матери, я заподозрила, что Антигона Хьюитт может быть беременна. Я собственными глазами видела, как она вся сияла, несмотря на прискорбный повод, и как муж нежно пожимал ее руку. Но с тех пор я не вспоминала об этом. Меня унес бурный поток, и я совершенно забыла об интересном положении жены инспектора.

В этот самый миг они с инспектором могут сидеть у камина вместе с крошечным незнакомцем в колыбели, бережно покачивая ее и агукая, как голубки.

От мысли об этом у меня свело живот.

К черту время! Я сейчас же позвоню Антигоне и убью двух зайцев за один раз.

10

Сколько я себя помню, а на самом деле, наверное, даже дольше, телефон в Букшоу был под запретом. Отец боялся этой штуки по причине каких-то событий из прошлой жизни, о которых он никогда не говорил, и потому что «инструмент», как он называл его, принес ему новость об исчезновении Харриет, а впоследствии об обнаружении ее тела. Поэтому телефон можно было использовать только в крайних обстоятельствах: правило, которое – за несколькими исключениями с моей стороны – строго соблюдалось.

Инструмент содержался в маленькой кабинке, спрятанной за лестницей в вестибюле. Войдя внутрь, можно было тихо говорить и не опасаться, что кто-то тебя подслушает (если только этот кто-то не прижмется ухом к седьмой ступеньке снизу – но об этом феномене никто не знал, кроме меня).