Трижды пестрый кот мяукнул

У автора «Лошадкиного домика» наверняка было достаточно денег, чтобы нанять парочку сообщников. Но где он взял труп? Если на самом деле случилось именно это.

Может, это звучит натянуто, но в анналах преступлений есть и не такие вещи.

— Расскажите мне об острове, — продолжила я. — Мистер Уоллес захочет узнать географические подробности. В романах важен антураж.

— Ну, он необитаемый, — сказал Джеймс. — Да, я бы сказал, заброшенный. Он всего в милю длиной и четверть мили шириной, и есть только два места, где может пристать лодка. На нем мало что сохранилось — кое-какие военные укрепления разных лет. Ну и птицы, конечно же. Там тысячи птиц.

Его глаза засияли.

— Вы очень любите птиц, да, Джеймс? — спросила я.

— Честно говоря, птиц я люблю больше, чем людей. Думаю, мистер Инчболд тоже, иначе он не поехал бы на остров.

Интересная мысль. Никто не упоминал, по крайней мере, я ни разу не слышала, чтобы Оливер Инчболд увлекался орнитологией. Или он приехал на Стип-Холм по другой причине, например для прогулки, и понял, что это идеальное место, чтобы разыграть свою смерть?

Или он спланировал все это, сидя в уютном кресле в Лондоне?

Говорят, у писателей дьявольски изворотливые умы, а у авторов детских книг особенно.

Что, если Оливер Инчболд срежиссировал свою гибель, даже не выходя из дома? Что, если он, словно кукольник или шахматист, передвигающий фигуры по доске, спланировал и осуществил свой замысел, даже не сняв тапочки?

Важный вопрос заключается в том, зачем?

Зачем человеку, у ног которого был весь мир, человеку, книги которого читали вслух в каждой детской, человеку, которого любил и стар, и млад, бросать все, что у него есть, и исчезать с лица земли словно фокуснику, испаряющемуся, как облачко дыма?

Или стая чаек.

Вот в чем вопрос, как выразился бы Гамлет.

Горжусь собой. Я наконец свела все дело к одному слову.

Зачем?

— Прошу прощения, — сказала я, постукивая карандашом по блокноту, — я задумалась. Давайте вернемся к чайкам…

Медленно, почти неохотно он извлек из внутреннего кармана пиджака белый конверт.

— Они жуткие, — сказал он. — Вы можете не захотеть…

— Жуткие — это мое дело, Джеймс, — возразила я. — Мистер Уоллес захочет знать все.

Я взяла конверт, открыла и вынула из него еще один конверт из кальки, в котором лежали фотографии и негативы.

Перебирая снимки, я не сдержалась и присвистнула.

— Да уж, — заметила я. — Ничего себе!

Фотографии, как предупредил меня Джеймс, были жуткими. И даже хуже, отвратительными.

Куча изрядно потрепанных лохмотьев, в прорехах и дырках виднеются кости; беззубый и безглазый череп.

— Глаза они съедают в первую очередь, — пояснил Джеймс. — Они их очень любят.

Я с умным видом кивнула и задумалась: интересно, зубы тоже съели чайки?

— Полиция видела эти снимки? — спросила я. — Вы упоминали фотографии в разговоре с репортером «Лондон Ивнинг Стандард». А также говорили о зарисовках.

— Я отдал им зарисовки, — сказал он.

— А фотографии?

Он отвел взгляд.

— А фотографии, Джеймс? — настойчиво спросила я.

— Он показался мне хорошим парнем, — сказал он. — Имею в виду репортера. Предложил мне сигарету. Я, конечно, отказался. Я рассказал ему о фотографиях, но только ему.

— Он попросил посмотреть?

— Нет. Он торопился вернуться в Лондон на встречу с другими журналистами. Кроме того, я их еще не проявил. Пленка была в фотоаппарате. У меня складной карманный «Брауни». Отцовский. Он носил его при себе всю войну, хотя личные фотографии были под запретом.

«Каков отец, таков и сын», — подумала я.

Я продолжала внимательно рассматривать фотографии.

— Очень хорошие снимки, — заметила я. — Вы сами их отпечатали?

— Проявил и отпечатал. Я рано получил значок фотографа и неплохо в этом разбираюсь.

Я положила фотографии обратно в конверт и взялась за негативы. На первый взгляд казалось, что они соответствуют фотографиям.

— Минуточку, — сказала я. — Негативов восемь, а фотографий всего семь.

— Да, — подтвердил Джеймс. — Один я испортил. Передержал. Готов был прибить себя за это. У меня была только одна катушка, и оставался один-единственный кадр.

Я снова достала фотографии и положила их над соответствующими негативами.

Одно место осталось пустым. Я подняла его на свет: темный, почти непрозрачный прямоугольник размером примерно два с четвертью на три с четвертью дюйма.

— Мало что видно, да, — заметила я. — Что на этой фотографии?

— Не помню, — быстро ответил Джеймс. — В любом случае, она не получилась.

Он не помнит? Бойскаут, поднаторевший в искусстве наблюдения?

За кого он меня принимает?

Я решила ничего не говорить. Вместо этого я поманила его указательным пальцем.

Я сняла два флакончика с полки, где стояли химикалии для фотографий.

— Полагаю, вы знакомы с восстановителем Фармера?

Выражение его лица дало мне понять, что нет. Тоже мне, обладатель значка фотографа.

— Ничего общего с толстыми фермерами, — продолжила я. — Он назван в честь Эрнеста Говарда Фармера, опубликовавшего эту формулу в 1883 году. Это раствор феррицианида калия…

Я взяла флакончик с ярко-красными, похожими на соль кристаллами.