Трижды приговоренный… Повесть о Георгии Димитрове

— Это не случайная встреча, Георгий, — сказал Ной. — Я должен послушать вашего гостя. Парвус недаром остановился в Софии проездом из Константинополя в Германию. Уж мне-то можно верить, я знаю обстановку в Константинополе. На собственной шкуре испытал. Будьте с ним осторожны!

— Не беспокойся, он не встретит у нас сочувствия.

— Кажется, Парвус собирается говорить по-русски. Хочу записать все слово в слово. Наш товарищ в Швейцарии по-прежнему проявляет интерес к Балканам. Кстати, получил очередную почту, если интересуешься…

— Ной, за ночь прочту, утром зайди наверх, — Георгий указал глазами на потолок и сунул переданную Ноем пачку газет в карман пиджака.

Они сели в зале рядом, неподалеку от трибуны.

— Где Люба? — тихо спросил Ной.

— Врачи приговорили ее к покою, — сказал Георгий. — Произошло самое тяжкое…

— Да, невероятно тяжкое, — подтвердил Ной. — Я не так уж хорошо знаю ее, но все-таки достаточно для того, чтобы понять это.

— Она говорит, — сказал Георгий, — что не хочет отрывать меня от дела своей болезнью, что ей лучше уехать.

— Понимаю ее, мужественная женщина. Но… Права ли она? Не знаю, каждый решает по-своему. И все ж… — Ной прямо взглянул в глаза друга, — Георгий, она имеет право решать. Впрочем, каждый решает по-своему.

Георгий хмуро спросил:

— По-твоему, я должен согласиться?

— Настоящее, подлинное человеческое счастье — в непрестанной борьбе, — загораясь, произнес Ной. — Ты должен найти силы остаться борцом, как, бы она ни решила поступить. Другого она тебе не простит. — Ной положил свою горячую ладонь на руку Георгия. — Я верю в твои силы, Георгий.

На трибуну поднялся Кирков. За ним шел тучный, подвижной человек. Маленькие глазки гостя оживленно оглядывали собравшихся. Все на лице его было в движении: и полные губы, то и дело расплывавшиеся в любезной улыбке, и налитые здоровьем щеки с ямочками, и тонкие, словно выщипанные, брови. Ной вынул из кармана карандаш и пачку линованных сверху вниз листов, выдранных, видимо, из конторской книги, и приготовился записывать.

Парвус говорил по-русски, Кирков переводил на болгарский. «Интернационал и война» — так озаглавил свое выступление докладчик. Вскоре стало ясно, что выступление Парвуса ничего общего не имеет с названной им темой. Он поносил русскую социал-демократию, говорил, что она не помнит Девятое января и что тени и муки борцов за свободу России зовут немцев освобождать русскую демократию…

— Наивозмутительно и подло, — тихо процедил сквозь зубы Буачидзе, не в силах сдержаться и продолжая быстро записывать слова «освободителя России». — Чего можно еще ожидать от этой туши!

Все полтора часа Парвус призывал болгарских социал-демократов и Болгарию участвовать в войне на стороне Германии…

Не испытанное прежде волнение охватило меня, когда я увидел в Центральном партийном архиве Института марксизма-ленинизма в Москве письма Ноя Буачидзе Ленину. Они писались в Софии в конце 1914 и в 1915 году и регулярно приходили к Ленину в Швейцарию. Посеревшие от времени листы конторской книги и графленные в крупную клетку тетрадные странички густо покрывали написанные мелким, неразборчивым почерком строки.

Представилось, с какой нервной быстротой, иногда пропуская буквы или запятые, исписывал Ной многие страницы, торопясь поскорее сообщить Ленину о реферате Парвуса. Содержание его было изложено почти дословно и резко прокомментировано. В других письмах Ной спрашивал совета ЦК РСДРП по национальному вопросу, сообщал лично Ленину о положении в социал-демократических партиях Румынии, Греции, Сербии. Смелый и преданный революционным идеям грузин по национальности, российский социал-демократ и большевик по убеждениям, как он сам себя называл, проникал нелегально в Балканские страны, чтобы как можно обстоятельнее ответить на вопросы Ленина.

В одном из писем Ноя оказались и такие строки: «Масса везде с нами, но из лидеров только на Благоева, Димитрова… можем всегда и везде вполне рассчитывать».

Многое сказало мне это свидетельство большевика, дошедшее к нам из того бурного военного времени, которое отделяли всего два с лишним года от Октябрьской социалистической революции…

В конце «реферата», вытирая платочком капли пота на острых залысинах, Парвус прокричал:

— Объединение демократических стран против России — вот наша задача, вот историческая заслуга германской социал-демократии перед всей Европой!

В зале раздался откровенный смех, все задвигали стульями, громко заговорили.

У выхода к Георгию и Ною подошел Иван, приехавший на доклад из Перника.

— Дрянной человек, — сказал Иван. — Его могли побить, если бы нас не предупредили, что надо сохранять спокойствие.

На улице Буачидзе сказал Георгию:

— Его не побили только по партийной дисциплине. — Буачидзе зло рассмеялся. — Прекрасное продолжение нашего разговора; если уйдем мы, наше место займут агитаторы за уничтожение человечества и мировой культуры.

— Нет, вечный бой!.. — решительно сказал Георгий, отрываясь от своих дум.

— Вечный бой! — с силой повторил Ной.