Тризна

– Я видел, как в Болгарии на смотру у вас капали слезы на мундир при виде солдат, отправлявшихся в бой. А потом на Плевенском редуте вы вернули шпагу израненному Осман-паше и сказали, что умеете уважать доблестного противника. Но почему вы не хотите видеть доблестного противника в нас? Мы не арестанты, а военнопленные! Нас же и судят военные суды! ПОЧЕМУ ВЫ УВАЖАЕТЕ НАС МЕНЬШЕ, ЧЕМ ТУРОК? Мы для вас нашкодившие холопы? Нас можно избивать, сечь, раздевать женщин перед мужской тюремной прислугой, и вы думаете, что мы будем это терпеть? Честь выше жизни, жизнь государю – честь никому, учил меня отец, а вы его за это награждали собственными руками. Почему же отец готов был отдать за вас жизнь, а сын готов отдать жизнь за то, чтобы убить вас? Не за жестокость, мы тоже не щадим наших врагов, а за омерзительную, странно сказать, вульгарность, с которой вы воюете с нами. Во время казни играть «Камаринскую» – это государственная необходимость? Отправить роту солдат промаршировать по свежим могилам казненных – это урок справедливости? Проделать над женщиной весь обряд смертной казни, надеть саван и капюшон, затянуть петлю и только после этого объявить замену вечной каторгой – это урок милосердия? И вообще – почему петля, а не пуля, в конце концов?!. Надругательство над красотой, над трагедией – вот за что я вас завтра застрелю.

– Барин, так куды теперь гребсти? – ого, похоже, назревает бунт на корабле.

– Выгребай на Большую Невку, я скажу, где остановиться. Не бойся, я хорошо заплачу.

Слева виднеется колоннада Гренадерских казарм – мы готовы отдать жизнь за мужика, но с легкостью отнимаем его жизнь, стоит ему надеть гвардейский мундир, – что мы учинили в кордегардии Зимнего с Финляндским полком!.. На Смоленском кладбище гробам, казалось, не будет конца, но я считал, что должен это досмотреть… До смертного часа не забуду.