Трое

Адриен совершенно обессилел, он не может проронить ни звука, хотел бы шевельнуться, да сил нет.

– Я совершил глупость, – говорит Этьен. – Месяц назад я встречался со свидетельницей… и провалил эту встречу. Сыщики Ла-Комеля начали что-то подозревать. Старуха не могла видеть на платформе Клотильду.

– Почему? – лепечет Адриен.

– Она обозналась, спутала ее с другой девушкой.

– Откуда ты знаешь? Ты что, уже убил ее к моменту их встречи?

Этьен пожимает плечами, как будто хочет сказать: «Перестань нести чушь!»

– Все дело в шитье. В швейной машинке.

– Ты бредишь, Этьен.

– Из нас двоих чокнутый – ты, дружок.

Адриену хочется ударить Этьена кулаком в лицо, но он сдерживается. Из последних сил. Ненависть заполняет душу, клокочет в горле. «Фактор Пи» просыпается.

– Я больше не хочу тебя видеть. Никогда.

– Взаимно. Но будь так любезен, сначала сходи в полицию, дай показания, а уж потом ставь на мне крест.

– А если не пойду?

– Тогда весь мир узнает, кто такой Саша Лоран… И можешь не сомневаться – на детали я не поскуплюсь. Луизе понравится, что в романе ты пишешь обо мне.

Адриен вскакивает, хватает Этьена за воротник, к ним бежит «Джулия Робертс», за соседними столиками смолкают разговоры. Этьен резко отталкивает Адриена, и тот падает на стул.

– Я заплачу, – бросает Этьен.

– …

– Я настаиваю.

Он идет к кассе, достает кредитку, Адриен сидит, обмякнув на стуле, как тряпичная кукла.

68

26 декабря 2017

Мари-Кастий несколько раз перечитывает письмо Этьена.

Обычно вопросы задает она. Она выбивает показания. Она высказывает суждения о жизни обвиняемых, об их вывихнутых мозгах и пристрастиях. Этим утром жизнь приговаривает ее к заключению до суда и обвиняет без малейшего снисхождения.

Мари-Кастий роняет письмо на кровать.

Она всегда знала, что муж когда-нибудь уйдет. Не останется с ней. Болезнь ни при чем, ей всегда казалось, что причиной станет другая женщина. Женщины, соперницы, противницы.

Этьен болен… На чем он уехал? Их машина во дворе. Нина наверняка с ним. Возможно, они сели в поезд. Или полетели самолетом. Это не имеет значения. Важно одно – они уже далеко.

Мари-Кастий бьет дрожь. Она понимает, что больше не увидит мужа. Он все предусмотрел. Организовал побег. Рука машинально тянется к телефону. Она набирает номер и попадает на голосовую почту.

Как получилось, что Этьен настолько не доверяет ей? Ушел, оставив на подушке письмо с извинениями и попыткой объясниться.

Как тот тип, что уговаривал меня лечиться,

А в августе бросил своего пса в Испании…

Этим утром она чувствует себя собакой, которую отпускники «забыли» на обочине дороги. Негодной вещью. Разрядившейся батарейкой.

«Мы ровесники кошмара 11 сентября», – отвечали они, когда их спрашивали, как давно они знакомы.

Они встретились у телевизора, принадлежавшего дилеру и двум его подручным, которых задержали их бригады.

Этьен служил в комиссариате 6-го округа Лиона, а она получила назначение в 1-й округ.

Подозреваемые были опасны и вооружены, потому и понадобилась поддержка.

Уже уходя из квартиры, Мари-Кастий толкнула какую-то дверь и обнаружила в комнате мужчину, который в одиночестве сидел перед экраном. На нем был нарукавник с надписью ПОЛИЦИЯ. Он был так увлечен зрелищем творящегося апокалипсиса, что почувствовал ее присутствие, только когда она подошла совсем близко.

– Это просто невыносимо, так что звук я убрал, – пояснил он, понятия не имея, к кому обращается.

Часть мира на экране была в дыму, все рушилось, а Мари-Кастий влюбилась.

Да, она влюбилась в тот самый день, когда погибли тысячи невинных людей. Внутренний моральный императив должен был бы запретить подобное. Профессиональная этика человеческого сердца. Очень дурное предзнаменование. Дурная карма, плохое начало, неудачная встреча. Душе Мари-Кастий следовало закрыться от любой формы проникновения, а ее любовь родилась в день великой трагедии. 11 сентября.

Мобильник не переставая вибрировал в кармане джинсов, нужно было немедленно ответить, но она села рядом с незнакомым коллегой, на ручку кресла, касаясь плечом руки, и вдохнула его запах. С трудом удержалась от желания растрепать ему в волосы. Она смотрела, как он смотрит телевизор, а хозяин квартиры ждал допроса в камере.

– Как вас зовут? – наконец спрашивает она, стряхнув мо́рок.

– Лейтенант Больё.

– Я комиссар Блан.

– Новенькая? – Он задал вопрос запросто, хоть и обращался к старшей по званию.

– Да.

Он говорил с ней, не сводя глаз с экрана, как подросток, увлеченный новым уровнем видеострелялки.

Они вышли из дома около девяти вечера, терзаемые ужасом совершенного людьми во имя какой-то мифической высшей цели, и с изумлением увидели, что улицы опустели.

Лион словно бы проживал январское воскресенье. Все люди разошлись по домам, бары и кафе закрылись.