Трое из ларца и Змей Калиныч в придачу

Сидел я, значит, за младенцами наблюдал, пока один из них мимо камня не промахнулся да в траву не угодил. Сразу же поднялся плач. Плакал не только малыш, но и его товарищи. За компанию, наверное, или из солидарности. Оно ведь как? Толпой плакать слаще. А малыш скользил ручонками-ножками по траве да цветам, пытаясь назад, в реку попасть, только получалось у него это как-то неуклюже, словно у рыбки, случайно на берег выпавшей. Странно было видеть на личике младенца, которому от роду месяц, ну, может, два, отчаяние, твердость, упрямство. Несмотря на неудачи, малыш все полз и полз вперед, хотя продвигался с каждым движением не больше, чем на два-три сантиметра. Вот так, плакал и полз, безалаберно дергая ручками-ножками. Мне стало до боли жаль младенца. Я придвинулся, осторожно, словно взведенную мину, взял его на руки. Малыш не замечал меня, все пытался соскользнуть с моих ладоней, добраться до своих.

– Сейчас, – с улыбкой произнес я, почти не чувствуя на руках никакой тяжести, только тепло. И еще почему-то пульсацию, будто в ладонях у меня билось большое сердце.

Девочка – а это была именно девочка – повернула вдруг голову, посмотрела, словно только сейчас увидела меня, перестала плакать, даже изобразила подобие улыбки. Лукавой такой улыбки, которую я не так давно видел. Мое сердце сделало сильный толчок, остановилось на мгновение, потом заработало как-то нервно, словно отстукивало морзянку. Ну да! И глаза у малыша мамины, и улыбка. Того гляди, произнесет коварным голоском Устины:

– Что, добрый молодец, нравится тебе моя красота?

Я даже головой замотал, наваждение отгоняя. Все, пора возвращаться. Только стоило мне сделать шаг назад, как дети, сидящие на камне, запищали, завизжали, заплакали, в общем, такой хай подняли, что у меня в ушах заложило. Как только воспитатели в детских садах выдерживают такие концерты целыми днями?

Кто-то мне говорил, что ребенка всегда можно успокоить, нужно только чем-то отвлечь. Что у меня есть? Я начал судорожно соображать. Указка, зажигалка? Достал, бросил. Предметы пролетели сквозь детишек и упали в поток, даже не задержавшись ни на минуту, только еще больше раздразнили души. Я посмотрел на ребеночка в своих ладонях. Девочка нахмурила бровки, но молчала, в отличие от своих товарищей. Не то. Что же еще? Ну не меч же и латы, в самом деле?

Прозрачная ручонка коснулась звезды на моей груди. И знаете что? От этого касания она качнулся, словно ручка была соткана из реальных мышц. Ага, вот оно как!

Я снял фрагмент, повесил его на шею малышке. Тельце тут же начало терять прозрачность, обретая вполне ощутимую плотность. Через несколько секунд я даже почувствовал тяжесть в ладонях. Девчоночка весила килограмма четыре, может больше. Ну да, оно, если так, конечно.

Больше ничего не держало меня возле реки Смородины, потому, не обращая больше внимания на завистливый писк, я отправился по тропе восвояси. Меня били, царапали, пинали, кололи, проклинали, мне угрожали пуще прежнего – без толку. Я нес на руках ребенка, смотрел в эти глазенки и улыбался во все свои тридцать два. Не знаю, почему. Просто радостно было видеть это дитя, которое теперь лежало на ладонях, доверчиво сжимая в кулачке мой большой палец. Пришла запоздалая мысль, что нужно укутать девочку, хотя бы во что-то, только не буду же я раздеваться прямо на тропе?

– Ты уж потерпи, маленькая, – прошептал я. – Мамка согреет.

Так и шли мы через сгущающийся туман, пока тропу не заволокло так, что ни зги не видать. Я остановился, растерянно оглядываясь, совершенно забыв о том, что делать этого не стоит. Странно, но кроме седой стены тумана вокруг никого не было. Ни звука не долетало до меня, только ветер иногда шуршал в кронах, да издали доносилось пенье птиц. Мы где-то рядом, мы почти вышли, только вот куда теперь идти?

Я посмотрел на дочку Устины, подмигнул, мол, не робей, прорвемся, а сам судорожно соображал, что делать дальше. Вдруг где-то впереди мелькнул огонек и погас, потом еще раз, еще. То ли мне кажется, то ли он действительно приближается?

Туман начал рассеиваться, образовывая коридор, по которому шел древний старик, опираясь на длинный посох. Рубаха подолом касалась земли, кожаный пояс стягивал ее на талии, длинная седая борода, продолжавшая копну длинных волос, подметала тропу при каждом шаге. Морщинистое лицо, крючковатый нос, острые глубоко посаженные глаза, пронизывающие до глубины души. Скажу честно: неприятно было стоять перед этим дедом. Даже латы и меч не спасали от ощущения полной безоружности и бессилия.

– Здравствуйте, – промямлил я, ничего лучшего не придумав.

– Нельзя душу из Смородины забирать, – прокряхтел дед.

– А как же… – тут у меня слова-то и закончились.

Дед подошел вплотную, посмотрел мне в глаза так, что мозг словно два буравчика просверлили. Я хотел отвести взор, да не смог, тело больше не слушалось меня.

– Дань плати, – потребовал дед.

– У меня нет ничего, – через силу пробормотал я.