Трое из ларца и Змей Калиныч в придачу

При вспоминании о большой кошке у меня вдруг сердце больно сжалось. Я вдруг представил себе, как она одиноко бродит по ходам-переходам, как мучается, когда на нее сваливаются кровули, и такая вдруг тоска меня взяла, что захотелось завыть, как тот волк, который сейчас выводил рулады то ли для своей подруги, то ли стаю собирал. Я даже почувствовал, как начинает расти хвост, а тело покрывается шерстью. Тпру, не сейчас.

Устина затормозилась так резко, что мне пришлось даже возвращаться.

– О чем ты думаешь? – спросила мавка, пристально глядя мне в глаза.

– А что? – каков вопрос – таков ответ.

– Я почувствовала зверя рядом. Совсем рядом.

– Опасного? – не понял я, хватаясь за рукоять меча.

– В шаге от себя.

– А-а, ты об этом, – я оставил оружие в покое, даже улыбнулся.

– Не делай больше так, – попросила Устина. – Зверя лесного спугнешь, леший недоволен будет, мстить начнет.

– Как скажешь. Куда идем-то?

Но вопрос остался без ответа. Мавка еще раз пристально посмотрела мне в глаза, словно в самую душу заглянула, прибавила шагу.

Так и шли мы с ней, пока не вышли на поляну, совершенно круглую, с большим дубом по центру. Устина подвела меня к нему, стала на колени, начала тихонько что-то шептать и напевать. Никак молитву читала.

Я не знал, что мне делать, поэтому просто стоял и глазел по сторонам. Дивное все же состояние дарит этот необычный лес. Казалось бы, что такого в одиноком дереве? А вот нет! Роса, выпавшая жемчугом на листву, преломляла лунные лучи, превращая их в тысячи зайчиков, которые прыгали по траве, снова и снова отражаясь от капелек влаги, только уже на траве. В черном небе то и дело мелькали более темные тени, в траве шуршали то ли мыши, то ли ежики, то ли змеи. Ветер лишь иногда вмешивался в эту идиллию, добавляя шелест листьев по вкусу.

Вдруг что-то начало меняться, сначала почти неуловимо, а потом все сильнее и сильнее. Это свет луны, отражаясь от росы, начал фокусироваться в одну точку, словно собирался прожечь пространство. Но нет. Лучи образовали серебряное зеркало в пяти шагах от нас, поверхность которого пульсировала, словно была живой. Я подошел ближе, начал с интересом разглядывать свое отражение в нем. Странное оно какое-то. Поверхность продолжала пульсировать, плыть, а я видел себя четко, словно ничего и не происходило вовсе. Мне вдруг захотелось протянуть руку, коснуться зеркала, ощутить его теплоту или прохладу, твердость или податливость.

Подошла мавка, стала чуть за спиной. Я оглянулся на мгновение, потому что не видел ее в отражении, а потом продолжил начатое.

Впервые мне выпала возможность потрогать свет. Он был одновременно и жидкий, растекался по подушечкам пальцев, и твердый, когда ладонь легла на плоскость зеркала, теплым и прохладным. А еще он оказался живым. Я явственно ощущал пульсацию непонятной материи, которая тянулась ко мне и отступала, едва я сильнее нажимал на нее.

Вдруг мое отражение начало неуловимо меняться. Я старел на собственных глазах, превращаясь в…

– Митник, – выдохнул я, отнимая резко руку, словно ладонь внезапно обожгло.

– Чего хотел? – проскрипел дед, с хлопком отделяясь от поверхности и ступая на мокрую траву. – Мокву-то какую развели тут. Никак рассвет близко.

– Прошу, Митник, об услуге, – Устина поклонилась в пояс, коснулась рукой травы. – Проведи богатыря в темницу Приказа, да путями тайными, дабы не узрел кто его. Да помоги, коль нужда в том будет.

– Ежели человек с душой, так и подсобить не грех, – кивнул старик. – А добро он помнит?

Глубоко посаженные глаза снова засверлили меня. Намек понял. Я ловко достал из рюкзака подаренный кошель, взвесил его на руке, подал деду:

– Хватит?

– А не жаль-то все отдавать? – Митник хитро прищурился, но кошель спрятал ловко. – Тут добра и на терем хватит, и на хозяйство, да еще на свадебку останется.

– Не мне дадено, не мне и забирать.

– Добро. Идем, что ли, богатырь?

Дед шагнул в зеркало, стал отражением. Я повернулся к мавке, снял шлем, поклонился:

– Спасибо за помощь. Береги дочку.

– И тебе спасибо, богатырь Пограничный, – Устина обвила руками мою шею. Ее губы опасно приблизились, глаза были близко-близко, как две звезды. – Век не забуду, дочка тоже будет помнить. Коль нужда на плечи навалится – не стесняйся, приходи. А нет – в гости заглядывай. Всегда рады будем.

Она еще сильнее приблизила свое лицо, я ощутил ее дыхание, напоенное ягодами лесными и пыльцой цветочной. Глаза из звезд превратились в громадную вселенную, в которой я начал тонуть, проваливаться. Вдруг в этой бездне возникло два зеленых солнца, таких знакомых, печальных, тоскливых. Они звали за собой, предостерегали, молили не делать последнего шага.

Я с трудом отвернулся. Губы мавки, теперь теплые, влажные, уже касались моих уст. Нет, не могу.

– Прости, – прошептал я, а на душе вдруг стало как-то неуютно, словно обманул девушку, как суженный ее непутевый.

– Проверяла я тебя, богатырь, – засмеялась мавка, но руки разжала, отпустила. Да и смех был каким-то напряженным, деланным, неестественным. – Иди. И не оглядывайся.

Я сделал шаг, второй. Моя нога уже проникла сквозь лунное серебро.