Трое из навигацкой школы (Гардемарины, вперед - 1)

Они носились по комнате, падали перевернутые кресла, со звоном разбивалась посуда, закатив глаза от ужаса, маячил в дверях сторож, а Белов стоял на коленях перед Анастасией, не в силах пошевелиться под ее рукой, словно не кружева украшали эту ручку, а тяжелые доспехи. Она посвящала его в рыцари, забирала в пожизненный полон и даже не знала об этом. Ей и дела не было до застывшего в нелепой позе молодого человека, с веселым любопытством она наблюдала, как метался по комнате, потерявший в пылу битвы туфли, Брильи, как победно развивались полы халата у его крепких, поджарых ног, как Бергер, втянув голову в плечи, отражал удары француза.

Курляндец уже понял, что его игра проиграна, и теперь боялся потерять большее, чем расположение Лестока и обещанное богатство. "Господи, только бы не убил, проклятый! - молился Бергер. - Только бы не убил... Ишь, как глаза горят! Каторжник! Ну пырни куданибудь несмертельно, каналья, и проваливай ко всем чертям! О, Господи... "

Всевышний внял жалостливой молитве, шпага де Брильи пропорола правое плечо курляндца, и он рухнул на пол, зажимая пальцем рану.

В комнату тут же вбежали сторож и Устинья Тихоновна.

- Серный запах нюхала, анчоусы ела - к несчастью! - загадочно причитала бедная женщина. -Лань, бегущая и прыгающая, - обманчивая мечта. Все не к добру, все...

- Да вы живы ли, сударь? -лепетал сторож, пытаясь поднять Бергера.

Брильи стоял рядом, широко расставив босые ноги, и тяжело дышал.

- Не трогайте меня, я жив, - произнес Бергер, неуклюже поднялся и тут же упал в объятия сторожа. Калистрат Иванович натужно крякнул, супруга его, ласково твердя про "лань, бегущую и прыгающую", словно призывая Бергера перейти на аллюр изящного зверя, обхватила курляндца за талию, и вся эта живописная группа повлеклась в верхние апартаменты делать перевязку.

- Теперь этого. - Анастасия сняла руку с плеча Александра. Де Брильи вытер салфеткой окровавленную шпагу.

- Вы опять меня не узнали, мадемуазель, - прошептал Саша и встал с колен. - Я приехал сюда в надежде помочь вам...

- Вот как?? - Она махнула рукой французу. - Погоди, Сережа, не петушись. Подними кресло и поставь к камину.

Анастасия села в кресло, откинула голову на жесткую спинку и с минуту внимательно рассматривала юношу. Потом сказала нерешительно:

- Да, я тебя видела...

- Я был представлен вам в доме госпожи Рейгель.

- Веры Дмитриевны? А... вспомнила. Ты курсант навигацкой школы. - Она звонко расхохоталась. - А нынче урожайный месяц на курсантов. Сережа, сознайся, ты случайно не курсант навигацкой школы?

- Тебя никогда совершенно нельзя понять, звезда моя, - проворчал де Брильи, разыскивая свои туфли.

- Чем же ты можешь мне помочь, курсант?

- Вся моя жизнь принадлежит вам! - пылко воскликнул Саша.

- Щедро... А что мне с ней делать, юноша? Скажи лучше, этот... Бергер привез паспорт для шевалье?

- Да. Выездной паспорт в его камзоле во внутреннем кармане.

- Сережа, пойди поищи в тряпках этого... Де Брильи брезгливо поморщился, но тем не менее пошел наверх.

- Садись, курсант, поговорим...

Саша сел на пол, обхватив колени руками. Его не оставляло чувство неправдоподобности всего происходящего. Эта гостиная с опрокинутой мебелью, битой посудой, с раздавленной каблуками жареной рыбой, огурцами, пронзительным запахом чесночной настойки - разве это место для НЕЕ? И он сам - только очевидец, но никак не действующее лицо. Все дальнейшее происходило для Саши словно во сне - в том нереальном состоянии, когда тело легко может оторваться от пола и взмыть к потолку, когда можно читать чужие мысли, как раскрытую книгу, и когда при всех этих щедрых знаниях ты со всей отчетливостью понимаешь, что ничего нельзя изменить в книге судеб и никому не нужны твои взлеты и понимание происходящего.

- Странно, - сказала Анастасия, - я не помню твоего лица, но хорошо помню фигуру и как ты стоишь - руки опущены, голова чуть вбок. Где?..

- Под вашими окнами.

- Так это был ты? И в последнюю ночь? - Анастасия вдруг всхлипнула по-детски. - А я все думала - кто же провожал меня в дальнюю дорогу?

И всматриваясь в Сашины черты и узнавая их, Анастасия не просто поверила каждому его слову, а растрогалась, вся озарилась внутренне. Ей казалось, что еще в Москве в толпе безликих вздыхателей она выделила настоящий взгляд этот и потому только не откликнулась на него, что время еще не пришло. Сколько же надо было переплакать, перетерпеть, чтобы понять со всей очевидностью, что время пришло...

- Что о матери моей знаешь? - спросила она тихо.

- На дыбе висела...

- Ой, как люто... Как люто! У тебя мать жива? Не дай бог дожить тебе до такого часа. Ты мне все говори, не жалей меня. Что ее ждет, знаешь?

Саша опустил глаза. Анастасия заплакала, заломила руки.

- Голубчик, но ведь все знают, что Елизавета обет дала не казнить смертию...

- Помилует.

- Если помилует, то кнут. В умелых руках он до кости тело рассечет, я знаю, рассказывали. Все прахом... Все надежды, вся жизнь. Видел, как горит мох на болотах, быстро, ярко, только потрескивает, вот так и моя душа... Матушка моя, бедная моя матушка...