Трое из навигацкой школы (Гардемарины, вперед - 1)

Саша хотел пододвинуться ближе, но Анастасия сама легко соскользнула с кресла, села рядом и положила к нему на грудь голову. От раскаленного, как кузнечный горн, камина несло нестерпимым жаром.

- Я люблю вас, - прошептал Саша еле слышно.

- Вот и славно, мой милый. Люби меня. Хорошо, что здесь на родине будет живая душа по мне тосковать и плакать. А я не умею... Француз говорит, что я холодная, студеная... Тошно мне, голубчик мой, скучно. Живу, как холопка, - невенчанная. В Париже мне католичкой надобно стать, чтоб под венец идти. Дед мой был католик, но мать, отец, я сама - все православные, воспитаны в вере истинной. Это не хорошо - менять веру?

- Веру нельзя поменять. На то она и ВЕРА, - прошептал Саша отрешенно.

Анастасия чуть отстранилась, вглядываясь в его лицо, словно пыталась запомнить навеки.

- Как тебя зовут?

- Александр, - выдохнул он, - Белов.

- Са-аша, -ласково протянула Анастасия и осторожно, пальчиком погладила его брови. - Красивый, грустный... Са-а-шенька...

Радостный де Брильи ворвался в комнату, размахивая над головой паспортом.

- Звезда моя, все отлично! Через неделю мы будем в Париже! - И тут же осекся, взглянув в красное, раскаленное от каминного жара и слез, лицо Анастасии: - Что это значит? Ваше поведение... Почему вы сидите на полу и обнимаетесь с этим?..

- Этот мальчик последний русский, с которым я говорю, - запальчиво сказала Анастасия и еще теснее прижалась к Саше. - Он меня понимает и жалеет. - И, видя, что удивление де Брильи близко к шоку, добавила: - Я же еду с тобой, что же ты еще хочешь? Иди, упаковывай сундуки!

- Да как вы смеете так..? - Француз оторвал Анастасию от Саши и, словно куклу, бросил ее в кресло.

- Не прикасайтесь к ней, сударь! - Саша не помнил, как очутился на ногах, как выхватил шпагу. Он готов был биться со всей Францией, со всей Курляндией, со всем светом, но Брильи отмахнулся от него с досадой.

Анастасия вдруг вскочила и выбежала из комнаты. Де Брильи последовал за ней.

Саша сидел у камина до тех пор, пока последний уголек, исходя остатками тепла, не вспыхнул алым пламенем, чтобы сразу потускнеть и погаснуть. Тогда он встал и пошел к Бергеру.

Курляндец лежал на высокой кровати с выцветшим, когда-то розовым, балдахином и надрывно стонал. Добрые руки Устиньи Тихоновны запеленали его бинтами до самой шеи, подсунули тугой валик под раненое плечо. Услышав, что кто-то вошел, он осторожно сдвинул мокрую тряпку со лба и поднял на Сашу мутные от боли глаза.

"Ловко пырнул его француз", - подумал Саша. Лицо Бергера посерело, нос заострился, как у покойника, веки набрякли.

- Какие будут распоряжения? - Саша нагнулся к его лицу. - Мне находиться при вас?

- Нет... - Бергер пожевал губами. - Скачи в Петербург.

- Что сказать Лестоку?

Бергер опять надолго замолчал, рассматривая пыльный полог над кроватью, изъеденные древесным жучком резные столбики.

- Скажи, что ты ничего не видел и не слышал, - сказал он наконец громко и зло: - Опознал, мол, и ушел. И еще скажи, что француз-каналья чуть меня жизни не лишил. А лишнее скажешь, то, как вернусь в Петербург, такого о тебе расскажу, что Сибирь станет твоей родиной и кладбищем.

"А еще говорят - страдание облагораживает", - подумал Саша и ушел, хлопнув дерью.

Светало... В доме царила предотъездная суета. Саша бесцельно мерил шагами гостиную, спотыкаясь о сундуки и чемоданы, он старался ни о чем не думать: "Горевать будем потом, когда она уедет... "

- Вас барышня кличут. - Маленькая горничная выглянула из двери и поманила Сашу пальцем.

- Куда идти? - прошептал он непослушными губами. Анастасия, в белом утреннем платье, исплаканная, бледная, словно не ходила, а плавала в утренней полутьме.

- Исполни, Саша, мою последнюю волю. - И, словно испугавшись своего высокопарного тона, она испытующе заглянула ему в лицо. - Передай это моей матери.

Саша послушно раскрыл ладонь, и на нее лег четвероконечный, ярко сияющий крест. В середине - тело спасителя взметнулось в последней муке, крупные алмазы украшали перекрестия, а в оглавии, в финифтяной рамке, матово поблескивал гладкий, выпуклый изумруд.

- Анне Гавриловне в крепость? - растерянно прошептал Саша.

- Да, сделай доброе дело.

- Я передам.

- Что бы ни присудили ей - смерть или кнут, казнь будет всенародной. Ты пойди туда, донеси до нее мои молитвы.

- Донесу.

- Обо всем, что с ней будет на эшафоте, об ее последнем слове, знаке ли, о том, как примет муку, напиши мне. Дай срок, я человека пришлю из Парижа, ему и отдашь письмо. Скажи только, как тебя найти?

Саша назвал дом Лукьяна Петровича Друбарева.. Анастасия хотела еще что-то сказать, но смутилась, отвела

глаза, глядя на еловые ветки за окном, их раскачивал ветер и сыпал

обильную росу.

- Что на память тебе дать? - спросила она вдруг.

- Вот эту ленту, - глухо сказал Саша. Анастасия тряхнула головой, и розовая лента, стягивающая волосы, упала к ней на колени.

- Нет, лента - это не то. - Она с трудом стала отстегивать от пояса сапфировую брошь, сделанную в виде букетика фиалок. - Коли попадешь в Париж, это будет твоя визитная карточка. Вот и все...