Трое на четырех колесах

Вести журнал было нелегко. Вознаграждение денежное равнялось почти нулю. Но вознаграждение нравственное было, как всегда, огромно: журналистика — это игра в школу; мы любим играть в школу в детстве; потом продолжаем ее молодыми людьми, потом стареем и едва плетемся к гробу, но все еще увлекаемся игрой в школу. А в этой игре так приятно быть учителем! Так приятно посадить остальных детей в ряд, а самому ходить веред ними с палочкой! И журналистика чувствует, что ходит с палочкой; поэтому у нее столько приверженцев, несмотря на многие тяжелые стороны труда. Государство, правительство, общество, народ, искусство, наука — все другие дети сидят перед нею в ряд, а она их учит.

Я отвлекся, но отвлекся потому, что хотел объяснить, отчего мне больше не хочется учить никого. Вернемся к фактам.

В одном письме в редакцию, подписанном «Воздухоплаватель», требовали сведений о том, как добывать водород. Оказалось, что очень легко — как я узнал, когда сходил в библиотеку Британского музея. Но для верности я все-таки предупредил «Воздухоплавателя», кто бы он ни был, что следует действовать осторожно и принять все необходимые меры. Что же я мог еще сделать? Тем не менее через десять дней явилась в редакцию какая-то женщина пунцового цвета; она тащила за руку двенадцатилетнего молодца, которого объявила своим сыном. У него не замечалось на физиономии положительно никакого выражения; бровей у него тоже не было. Мать вытолкнула его вперед и стащила с него шапку. Под шапкой оказалась гладкая поверхность, испещренная серыми точками — вроде крутого очищенного яйца, посыпанного перцем.

— Это был красавец ребенок на прошлой неделе!— заявила женщина пунцового цвета, придавая своему голосу оттенок приближающегося негодования, чтобы мы поняли, что это еще только начало.

— Какое же обстоятельство его так изменило?— спросил редактор.

— Вот какое обстоятельство! — и она бросила ему чуть не в лицо последний выпуск нашего журнала с моим ответом о добывании водорода; параграф был подчеркнут красным карандашом.

Редактор прочел его внимательно и потом спросил, указывая на отрока:

— Это и есть «Воздухоплаватель»?

— Да! Это был «Воздухоплаватель» еще на прошлой неделе! Это был прекрасный, невинный ребенок! А теперь — посмотрите на его волосы!

Редактор посмотрел. Он был серьезный, тихий человек.

— Может быть, они вырастут? — спросил он.

— Может быть, вырастут, а может быть, и не вырастут! — отвечала женщина, усиливая негодующие ноты.— Я желаю знать, что вы ему теперь предложите?

Редактор предложил вымыть отроку голову. Я думал, что женщина бросится на него, но она удержалась, дав полную волю только голосу. Она требовала не купанья, а вознаграждения. Досталось тут кстати нашему журналу вообще, его направлению, его самомнению, его подписчикам...

Терпеливо выслушав горячий монолог женщины, редактор предложил ей пять фунтов стерлингов. Тогда она успокоилась и ушла вместе с поврежденным «Воздухоплавателем». Редактор обернулся ко мне и сказал:

— Не думайте, что я браню вас, — нисколько. Тут вашей вины нет, тут судьба. Но, друг мой, лучше, если вы будете придерживаться исключительно нравственных советов: это ваш стиль, в нем вы безусловно талантливы, но оставьте в покое «полезные сведения»! Я не говорю, чтобы вы их писали неправильно или недобросовестно — нет, но в этом направлении вам просто не везет; оставьте.

Мне следовало послушаться умного человека. Жаль, что я этого не сделал: и мне, и другим было бы легче. Мне действительно не везет давать полезные советы. Если я составляю для приятеля маршрут от Лондона до Рима, то он непременно потеряет багаж в Швейцарии (если не утонет при переезде через канал). Когда я помогаю другу выбрать при покупке хороший фотографический аппарат, то он потом непременно попадает в руки немецкой полиции за фотографирование крепостей. Однажды я вложил всю душу в дело, объясняя знакомому, как ему поехать в Стокгольм и жениться там на сестре своей покойной жены; час отъезда парохода, лучшие гостиницы в Стокгольме — все подробности были указаны с величайшей точностью; а между тем он со мной с тех пор не говорит.

Так вот, вследствие всего этого я решил твердо и бесповоротно удержаться теперь от малейших практических советов; и если я справлюсь со своей неудачной страстью, то читатель не найдет на этих страницах ни одного толкового сведения, ни описания городов, ни исторических воспоминаний, ни нравоучений.

Я однажды спросил иностранца-путешественника, каким ему показался Лондон.

— О, это огромный город, — отвечал он.

— Но что произвело на вас самое сильное впечатление?

— Люди.

— Ну, а сравнительно с Парижем, Римом, Берлином — что вы нашли особенного?

Он пожал плечами.

— Лондон больше. Что ж еще можно сказать?