Трое на четырех колесах

Действительно, все муравейники похожи один на другой. Известное число улиц, широких или узких, в которых суетятся маленькие существа; эти бегут, спешат, те полны важности, третьи — хитрости; одни борются с непосильной ношей, другие нежатся на солнце, здесь огромные склады пищи, там тесные каморки, в которых маленькие существа спят, едят и Любят; а там — уголки, где складываются мелкие белые кости. Один муравейник больше, другой меньше, вот и все. Одно гнездо лежит на песке, а другое между скал. Одно построено недавно, а другое в незапамятные времена, когда еще и ласточек не знали.

Не найдет читатель в этой книге и романтической истории. В каждой долине, под каждой крышей был случай, который вы сами можете воспеть в стихах и в песне, а я скажу вам только суть: жила девушка и жил мужчина, он полюбил ее и уехал.

Эта монотонная песня написана на всех языках, очевидно, молодой человек обошел весь свет... Его помнят в сентиментальной Германии, в голубых горах Эльзаса, по берегам морей. Он странствует, как Вечный Жид, но девушки продолжают прислушиваться к удаляющемуся топоту его коня...

В опустевших развалинах, где звучали когда-то живые голоса, ютится теперь только эхо минувшего. Прислушайтесь — здесь все то же, знакомое... Напишите песню сами: человеческое сердце — или два; несколько страстей (их ведь немного, не больше чем полдюжины); немножко зла, немного добра; смешайте все это, прибавьте в конце дыханье смерти — и выберите любое из названий: "Пещера невинности", "Очарованная башня", "Могила в темнице", "Прыжок любовника"— все годится, потому что содержание одно и то же...

Наконец, в моей книжке не будет описаний природы. Это не от лености с моей стороны, а от воздержания. Нет ничего легче для описания, чем картины природы, и нет ничего труднее и скучнее для чтения. Когда Гиббон принужден был судить о Геллеспонте по описаниям путешественников и английские студенты имели представление о Рейне главным образом из «Комментария Юлия Цезаря», тогда каждому бродяге действительно надлежало описывать по мере сил всякий виденный клочок земли. Но железные дороги и фотография переменили это все. Для того, кто видел дюжину картин, сотню фотографий и тысячу печатных рисунков Ниагары, поэтическое описание водопада крайне утомительно. Один американец — большой любитель поэзии — говорил мне, что альбом шотландских озер, купленный за восемнадцать пенсов, дал ему более ясное представление, чем все тома наших поэтов, вместе взятые; он прибавил еще, что описание съеденного обеда имеет в его глазах столько же достоинств, как описание природы, потому что кушанье можно оценить только языком, как природу — только глазами.

Я с ним согласен, и каждое описание природы в книжках напоминает мне урок в жаркий летний день, когда я сидел в классе вместе с другими мальчуганами...

Это был урок английской литературы. Мы только что закончили чтение длинной поэмы, название и автора которой я, к стыду моему, позабыл. Помню, что поэма не понравилась нам тем, что она была длинна, хотя других недостатков мы в ней не заметили. Когда последние строфы были прочтены и книги закрыты, учитель — ласковый седой джентльмен — пожелал, чтобы мы рассказали поэму своими словами.

— Ну, скажите мне, — обратился он к первому ученику, — о чем тут говорится.

Мальчик опустил голову и отвечал сконфуженным тоном, как о предмете, о котором он никогда не заговорил бы сам:

— О девице, сэр...

— Да, — отвечал учитель, — но я хочу, чтобы ты рассказывал своими словами: ведь мы говорим не “девица", а “девушка". Продолжай.

— О девушке... — повторил первый ученик, еще более смущенный объяснением, — которая жила в лесу.

— В каком лесу?

Мальчик внимательно исследовал свою чернильницу и посмотрел на потолок.

— Ну, — сказал учитель нетерпеливо. — Ведь ты читал описание этого леса целых десять минут и теперь не можешь ничего вспомнить?

— «Сучки дерев, изогнутые ветви...» — начал мальчик.

— Нет, нет! Я не хочу, чтобы ты повторял слово в слово! Ну, расскажи по-своему, какой это был лес.

— Обыкновенный лес, сэр.

— Скажи ему, какой это был лес, — обратился учитель к следующему мальчугану.

— Зеленый лес, сэр!

Учителю стало досадно; он назвал второго мальчика «тупицей» и вызвал третьего. Этот сидел уже как на горячих углях, весь красный от нетерпения и размахивал правой рукой, как семафор; он вскочил и ответил бы в следующую секунду, даже если бы его не вызвали.

— Темный и мрачный лес, сэр! — воскликнул он с облегчением.

— Темный и мрачный лес, — повторил учитель с видимым одобрением. — А почему он был темный и мрачный?

Третий мальчик не оплошал:

— Потому что солнце не могло туда проникнуть!

Учитель почувствовал, что попал на поэта.

— Да. Потому что солнце, — или вернее лучи света не могли туда проникнуть. А почему они не могли проникнуть?

— Потому что листья были очень густы, сэр.

— Очень хорошо. Итак, девушка жила в темном и мрачном лесу, сквозь густую листву которого не проникали лучи света. Теперь — дальше! Что росло в этом лесу? — обратился учитель к четвертому мальчику.

— Деревья, сэр.

— А что еще?

— Мухоморы, сэр.