Трое суток норд-оста

Его разбудило солнце. Вот чем хорош этот город, так непостоянством погоды. Отгудит шторм с дождем и снегом, а на другой день - солнце во все небо. А то повиснет облачная борода на вершинах гор, и полетит на город соленый дождь из брызг, сорванных с волн в бухте. А бывает, обрушивается ледяной ветер. Тогда брызги замерзают на лету и повисают сосульками на набережной, на бортах пароходов, на балконах домов.

А то набегает "моряк", как сегодня ночью. Тогда мальчишки, несмотря на дождь, собираются на набережной, смотреть волны, остервенело бьющие в стенку. Этот ветер капризен, как моряк, полгода не сходивший на берег, затихает так же быстро, как и налетает. Вот и теперь он лишь время от времени встряхивал голые ветви тополя под окном.

Гошка посмотрел на сверкающие мокрые крыши, потянулся, закурил и задумался: куда податься? На толкучку не хотелось. Противны были сегодня знакомые ухмылочки всех этих Вадимов, Эдиков, Шантаклеров и Булочек. Сегодня хотелось в порт. Он побрился, нацепил галстук, чтобы как у людей, погляделся в зеркальце и вышел. Быстро сбежал к морю, пошел вдоль бухты, мимо ворот рыбного порта и лесного, мимо нефтепирса, туда, где постройки, загораживающие бухту, расступались и открывалась панорама с портальными кранами, высоко занесенными над пароходными трубами. Гошка любил это место, всегда останавливался тут, чтобы оглядеться, помечтать. И теперь он остановился у парапета набережной, закурил и жадно уставился на блескучую, уже успокоившуюся после ночного ветра гладь бухты, пересеченную вдали темной полоской мола, на буксировщиков, словно бы присосавшихся к низкому борту тяжело груженного танкера. Рядом с набережной суетились утки-нырки, исчезали в зеленоватой глубине и беззвучно выныривали в другом месте.

Как давно он не приходил сюда! Все знакомо, и все переменилось. Нырнуть бы, как эта черная птица, исчезнуть на время и вынырнуть совсем-совсем в другом месте!..

- Э-ей!..

У причала стоял высокий парень и махал рукой. Гошка удивился: кто еще помнит его в этом порту? И вдруг, как ударило - Вовка Голубев, друг-приятель, корабельный поэт. И побежал, спотыкаясь на неровном тротуаре, задыхаясь от радости.

- А я гляжу - кто такой? А это ты! Ну вымахал! Вырос, что ли? Совсем не узнать...

Они мяли друг друга, и смеялись, и прижимались грудь в грудь, чтобы скрыть стыдную влажность в глазах. Они корешили и в мореходке и на "Кишиневе". Когда-то Гошка был уверен, что не задумываясь отдал бы Вовке, как в той песне, "место в шлюпке и круг". Потом разошлись пути-дороги. Ему выпала сухопутная, а у Вовки осталась все та же - морская. Потому что ни за какие коврижки не хотел он связываться с заграничным барахлом. Бывало, Гошка злился на него, говорил: "Что взять с идеалиста..."

А вышло - не по адресу жалость.

- Все стихи пишешь? - спрашивал Гошка, хлопая его по спине.

- Все пишу, - отвечал Володька, в свою очередь, стукая приятеля так, что прохожие останавливались, оглядывались подозрительно: уж не дерутся ли?

- Почитай.

- В самом деле?

- Давай, давай, я же знаю тебя, чокнутого.

- Ну слушай.

Володька даже переменился, побледнел, и взгляд его стал каким-то потерянным, чужим.

...В неизведанных далях неба

Серебрится поток вселенной,

Словно пенный след за кормою

На широкой морской дороге...

Но порой из-за горизонта,

По крутым берегам рассыпанные,

Выплывают другие созвездия,

Долгожданные, достижимые.

И сходят матросы на берег,

И тонут в сиянии трепетном

Ярких созвездий уличных...

В груди у Гошки нехорошо и тошно ныло.

- Ну? - спросил Вовка жалобно и просяще.

- Что-то на стихи непохоже.

- Это белые стихи.

- Ну-ну... - Ему вдруг подумалось, что Вовке тоже не сладко, раз до белых стихов докатился. Но не хотелось огорчать старого друга.

- Не стихи вроде, а хоть плачь.

- Правда?

- Точно. Отметим этот случай?

- Знаешь, - сказал Вовка виновато. - Я теперь водки-то не пью.

- Заболел?

- Слово дал.

- Кому?

- Себе, кому же еще.

Гошка удивился. Он так удивился, как не удивлялся никогда в жизни, поглядел на друга, словно на чудо морское с двумя хвостами и без единой головы.

- Ты что - не хозяин своему слову? Ты дал, ты и возьми обратно. На сегодняшний день.

- Не пойдет. Тряпка я буду, а не моряк, если так словами кидаться.

- А чего ты теперь пьешь?

- Да так... сухое... в меру если.

- Сухое так сухое.

Они быстро пошли, почти побежали по Портовой улице и все толкали друг друга, будто салаги из мореходки, засидевшиеся на лекциях, и Вовка все рассказывал о рейсе, который затянулся на целых полгода из-за выгодного фрахта, взятого в Австралии. А Гошка больше помалкивал. Он тоже мог бы рассказать кое о каких "фрахтах", которые брал. Только где им до австралийских! А кроме того, ему не хотелось говорить об этом, ибо Вовка еще тогда, на "Кишиневе", первым был готов набить ему морду за контрабанду.

Гошка влетел в ресторан, как к себе домой, подмигнул официантке.

- Машутик, сообрази... Как "чего"? Водочки. И еще кисленького...

Официантка не спешила. Они перекинулись еще несколькими фразами и умолкли, нетерпеливо поглядывая на дверь за буфетной стойкой.

- Когда снова поплывем?