Троя. Герои Троянской войны

— Надеюсь, битвы не будет, — возразил Гектор. — И потом, не позорь нас! Их же не более пятисот человек, и это не лестригоны. К тому же я прошу тебя уехать еще по одной причине: ты царь соседнего с Итакой царства, и твое появление вместе с Одиссеем могут понять как… словом, если дойдет все же до столкновения, то это могут истолковать неправильно. Поедешь?

— Хорошо, — справившись с собой, согласился Неоптолем. — Но корабль у нас один.

— У Одиссея, надеюсь, найдется для нас судно и гребцы, — сказал царь Трои, улыбнувшись. — Да, Одиссей?

— О, хоть пять кораблей дам, если только верну их! — расхохотался Одиссей. — А теперь нужно придумать, где бы дня на три скрыться нам, то есть нам, оставшимся, чтобы никто на острове не подозревал, что мы здесь… Телемак, кузнец по имени Овмий[67] все так же живет в четырех стадиях от этой бухты?

Юноша кивнул.

— Это прекрасно! Сколь я помню, он верно служил еще моему отцу. И, думаю, к нему нам пойти всего надежнее и всего удобнее. Кстати, для нашего… для моего замысла понадобятся и надежные доспехи, а они есть не у каждого из нас. Что же — туда и отправимся. И вскоре все решится.

Глава 5

Пенелопу разбудило солнце. Десяток солнечных зайчиков просыпался сквозь густую листву, запрыгал по лицу и векам спящей царицы, и она открыла глаза. Ее кровать стояла словно посреди маленькой рощи — ароматные ветви черного тополя со всех сторон окружали ложе, обитое по бокам кожей и прочно вделанное в развилку мощного дерева. Оно, росшее когда-то из земляного пола небольшого дворца, теперь поднималось крепким стволом посреди квадратного промежутка, оставленного меж каменных плит, которыми этот пол покрыли. Тополь растет быстро, и за двадцать с небольшим лет дерево поднялось к потолку, его пропустили, разобрав потолок, и оно оказалось на втором и последнем этаже дома, неся с собою все вверх и вверх кровать, над которой вместо полога клубилась все более пышная листва.

Одиссей сделал эту кровать для себя и своей юной жены, когда двадцать один год назад привез ее из Спарты на Итаку и своими руками, с помощью нескольких рабов, достроил и увеличил дом своего отца Лаэрта. Ему нравился тополь, росший прямо в спальном покое, и он не стал его рубить. Он лишь срезал несколько ветвей в широкой развилке и устроил в ней свое брачное ложе. Пенелопу это привело в восторг — ее ничуть не смущала простота и, по сути, бедность мужнего дома, зато во всем, что она в этом доме видела и находила, чувствовалось воображение и живая изобретательность ее молодого мужа. Ей нравилось думать, что и эта необычная кровать будет подниматься все выше и выше, вместе с ветвями тополя, вместе с нею и с Одиссеем, вознося все выше и выше их радость, их любовь.

И кровать поднималась, поднималась неуклонно, но последние без малого восемнадцать лет Пенелопа спала на ней одна. Одиссея не было рядом, и шорох густых ароматных ветвей лишь дразнил ее, напоминая о горячих объятиях посреди этой крохотной рощи, о могучем теле богатыря, который так нежно любил ее, которого всеми силами души любила она. Его не было, и все, все кругом, все, кто жил в этом доме, все, кто сюда приходил, были уверены, что он умер и никогда не вернется… Только три существа во всем доме верили еще в возвращение Одиссея. Первым был Аргус, старый-престарый пес, которого когда-то Пенелопа щенком привезла из Спарты. Он был прежде веселый и озорной, и Одиссея, тоже веселого и всегда к нему доброго, любил больше всех на свете. Когда царь Итаки уплыл на своем корабле к берегам Троады, Аргус затосковал и с тех пор каждое утро бегал из дворца в гавань, где часами бродил по причалу, ожидая возвращения хозяина. В последнее время ему стало тяжело ходить, он начал прихрамывать на одну лапу, но продолжал совершать свои походы, и все понимали, что верный пес будет ждать хозяина, пока не издохнет… Вторым был черный тополь: ночами Пенелопе казалось, что ветви дерева шепчут ей слова утешения, и что дух прекрасного дерева уверяет ее в обязательном возвращении мужа, советует ждать и никого не слушать… Третьей была она сама, и она верила, возможно, сильнее и тверже, чем старый Аргус. Ее сердце ни разу не дрогнуло и не усомнилось — она ЗНАЛА, что Одиссей жив.

Впрочем, царица была уверена, что верит в возвращение царя и ее сын Телемак. Он много раз говорил, что, скорее всего, ожидание уже бесполезно и надо смириться с неизбежным, но она видела, что сын просто пытается подавить в своей душе отчаяние — не зная отца, по сути, и не видав его, юноша любил Одиссея всеми силами души. Кроме того, будучи воспитан матерью, чувствуя и понимая ее состояние, он отлично знал, что для нее вера в возвращение Одиссея — смысл жизни, единственное, ради чего она дышала, думала, ходила по земле. Телемак вырос, Пенелопа исполнила свой долг матери, и теперь она жила лишь мыслью о встрече с мужем.

— Доброе утро, тополь! — проговорила женщина, садясь на постели и поднимая руки, чтобы коснуться темных, чуть шершавых листьев. — Что же ты не прячешь меня от солнца? Я бы еще поспала!