Троя. Герои Троянской войны

— Хорошо, — она вздохнула и осторожно обернулась, дабы убедиться, что ни Пандион, ни Гелен не шли за ними следом. — Хорошо, Феникс! Но как ты думаешь: если человек лжет, называя свое имя, если называет себя не тем, кто он на самом деле, то не могут ли оказаться ложью и остальные его слова?

Феникс растерялся. Он уже слишком хорошо знал Андромаху, чтобы не заметить, как неожиданно быстро она пришла в себя после только что пережитого страшного удара.

— Ты говоришь о свидетельстве Одиссея? — быстро спросил старик.

— Я говорю только о том, что он не Одиссей.

Старик остановился так резко, что едва не оступился на совершенно ровных плитах. Они с царицей шли в это время через лестничную площадку, в ее комнаты, куда Фениксу, одному из немногих, был разрешен вход. Да, и у него с самого начала мелькала эта мысль: а что если приезжий не тот, кем он себя называет? Но некоторые из мирмидонцев, что были на войне, будто бы узнали его, об этом уже говорили в толпе. И Гелен прежде не раз и не два видел Одиссея. А самое главное: к чему бы такая ложь? Какой в ней смысл?

— Царица, ты… Ты уверена?

Она посмотрела на него снизу вверх своим особенным, глубоким, спокойным взглядом.

— Уверена. Как в том, что я — Андромаха, а ты — Феникс.

— Но ты ведь видела Одиссея только издали, на поле боя.

— Ничего подобного! Я видела его так же, как сейчас вижу тебя. Он был в Трое, на празднике Аполлона, с Ахиллом и Антилохом. И на стадионе сидел очень близко от нас с Гектором.

Старый придворный чувствовал все большее изумление. Уже не от того, что обнаруживался такой невероятный, по его мнению, бессмысленный обман, но от того, как невероятно твердо держалась, как спокойно и точно рассуждала эта женщина. «Почему бы ей и не царствовать? — мелькнула у него вдруг странная мысль. — Да не у каждого мужчины столько выдержки и разумения… А людям не докажешь!»

— Но прошло пять лет, госпожа! — осторожно возразил он. — Ты точно помнишь облик Одиссея?

— Помню. Этот… приезжий очень на него похож.

Феникс вздохнул.

— Ну тогда… Что-то ты могла позабыть, что-то за эти годы могло в нем измениться.

— Могло, — с тем же почти холодным спокойствием сказала Андромаха. — Но есть приметы, которые не меняются. Цвет глаз у человека всегда один и тот же. У Одиссея глаза серые. А у этого человека они карие. И еще… Эфра! Эфра, ты где?

Они вошли в покои царицы, и рабыня тотчас прибежала на ее зов.

— Ты устроила нашего гостя? — спросила царица, опускаясь в кресло, застеленное светлой шкурой рыси, и указывая Фениксу на другое кресло.

— Я все сделала, как ты велела, госпожа. Сейчас он, кажется, спит.

— А ноги ты ему омыла?

— Само собою.

Андромаха быстро взглянула на Феникса и задала рабыне еще один вопрос:

— Видела, какой у него шрам на левой ноге?

Старуха покачала головой, с выражением недоумения:

— Никакого шрама у него на ноге нет, моя милая госпожа. Ни на левой, ни на правой.

Андромаха сердито пожала плечами:

— Эфра, ты ослепла! У Одиссея на левой ноге, от колена до самой щиколотки — глубокий, рваный шрам. Я его заметила там, на стадионе. А Эней еще спросил базилевса, кто из наших воинов нанес ему такую жестокую рану… На что Одиссей ответил… я даже слова запомнила: «Нет, Эней, никому из троянцев честь этого удара не принадлежит. Это — след от клыков кабана. Я получил рану много лет назад, во время своей самой неудачной охоты!» Так он сказал. Как ты могла не заметить шрама? Он так глубок, что в нем должны были застревать твои пальцы, когда ты омывала ноги гостя!

Рабыня обиделась.

— Ты что-то путаешь, госпожа, либо боги стерли эту отметину с тела базилевса! Нет у него никакого шрама ни на одной из ног. По крайней мере, ниже колена.

— Нет, так нет, — пожала плечами Андромаха и задумчиво, уже почти не глядя на Феникса, проговорила: — Я очень близко увидела его ноги, когда упала, там, на террасе… И сразу не смогла понять, что меня так поразило.

Ошеломленный старик несколько мгновений молчал. В это время рабыня, повинуясь знаку своей госпожи, поднесла ему чашу с водой, подслащеной тростниковым соком, и блюдо с сушеными смоквами. Почти не думая, он взял и надкусил один из плодов.

— Но… Зачем ему это может быть нужно? — выдохнул, наконец, Феникс.

Царица вновь пожала плечами.

— Наверное, он надеется, что Пенелопа не помнит цвета глаза Одиссея и забыла про шрам. Она восемнадцать лет не видела мужа, поэтому кто знает? Другое дело, правду или ложь самозванец рассказал о Неоптолеме? И если это ложь, то что заставило его лгать?

Она помолчала, все более мрачнея, и добавила совсем тихо:

— Или кто?

Глава 5

Астианакс почти не спал в эту ночь. Его комната была смежной с комнатой матери, и, как ни тихо она плакала, он это слышал… Еще год назад мальчик тут же прибежал бы к ней, обнял, стал утешать. Или сам бы заплакал. А теперь вдруг понял: лучше, если мама будет думать, что он спит и ничего не слышит.