Троя. Величайшее предание в пересказе

– Возьмешь у меня Брисеиду – и не видать ни тебе, ни армиям союза ни Ахилла, ни мирмидонян его.

Для Агамемнона же никакой внутренний голос божественного спокойствия и разума не прозвучал.

– Плыви себе прочь, мальчишка! – заорал он. – Обойдемся без твоих чар, чванства и помпы. Не нужен ты нам со своими мирмидонянами. Ты, может, и золото, а мы сирая-убогая бронза, но спроси у любого воина, из какого металла они предпочтут себе меч или наконечник копья – из благородного золота или из бронзы. Катись отсюда и предоставь воевать настоящим мужчинам.

Не успел распаленный Ахилл ответить, как выступил вперед Нестор, вскинув руки.

– Прошу вас, прошу вас, прошу! – заговорил он. – Послушай вас сейчас Приам с Гектором, они б хохотали, радуясь и торжествуя! Они бы смеялись и ликовали! Ибо если двое величайших мужей наших войск вцепляются друг другу в глотки, это погибель всему благородному делу, какое мы поклялись совершить. Послушайте меня, я видал в этом мире больше лет, чем оба вы, взятые вместе. Я воевал с дикими кентаврами в горах вместе с Пирифоем и Тесеем. Я участвовал в охоте на неукротимого Калидонского вепря и в походе за Золотым руном в Колхиду, бок о бок с каждым героем, о каких вам доводилось знавать[134]. Поверьте мне, когда говорю вам: подобные междоусобицы – угроза для нас пострашнее даже мора, насланного Владыкой Аполлоном. Агамемнон, великий властитель! Выкажи силу и мудрость. Отступись от Хрисеиды…

– Разве не сказал я уже, что отступлюсь?

– …и согласись не искать ей замены ценой Ахилловой добычи. Ахилл, пади на колени пред своим военачальником. Царственный и божественный скипетр в руках его сообщает нам, что Агамемнон есть наш царь царей, помазанник Зевса[135]. Признай его. Если обниметесь, не проиграть нам.

– Да-да, все это мило, – произнес Агамемнон, опередив Ахилла, – но этот избалованный паскудник восстал против меня. Считает, что это он у нас ключ, каким отопрем Трою и освободим Елену. Войско должно внятно понимать, кто тут командует. Обойдемся без него и его капризных истерик.

– Вот и обходúтесь! – вскричал Ахилл. – Слушай, что провозглашу я, презренная ты лепеха из Тифонова зада. С этого мига объявляю себя вне твоей войны. Самим богам не убедить меня даже пальцем шевельнуть, чтоб вернуть твоему брату драгоценную его жену из Трои. Она мне никто – а ты, царь свиней, даже меньше того. Наступит день, когда приползешь ко мне на коленях, рыдая, слизь ты предательская, и взмолишься, чтоб я воевал за тебя. И когда наступит тот день, я посмеюсь тебе в лицо.

Ахилл вышел вон с высоко поднятой головой. На собрание пала тишина. Агамемнон резко и презрительно фыркнул.

– Вот и прекрасно, что мы от него избавились. К делу.

Хрисеиду забрали, и Одиссей препроводил ее в родной город Хрис к отцу на корабле, груженном быками, коровами и овцами – для жертвоприношения, как велел Калхас. Следом Агамемнон призвал своих глашатаев ТАЛФИБИЯ и ЭВРИБАТА.

– Отправляйтесь в ставку к царевичу Ахиллу и велите ему отдать вам Брисеиду. Сообщите ему, что если откажется, я приду и заберу ее сам.

Глашатаи поклонились и подались, икая от страха, вдоль берега туда, где вытащены были на берег мирмидонские корабли. Перед ними виднелись шатры и хижины Ахилла и его присных.

Ахилл принял их почти тепло.

– Заходите, заходите. Я знаю, кто вы. Не страшитесь. С вами у меня нет раздора. Патрокл, веди Брисеиду. Выпьете со мною вина, любезные мужи?

Те расплылись в улыбках облегчения. Когда Ахиллу того хотелось, он умел ослепить ненатужным обаянием.

Патрокл отыскал Брисеиду и объявил ей ее судьбу. Она поникла головой.

– Прости, царевна, – сказал Патрокл. – Чему быть, того не миновать. Не по доброй воле отпускает он тебя. Поглядим, как можно будет тебя вернуть. Он станет по тебе скучать. И я стану.

Патрокл смотрел, как Талфибий и Эврибат уводят Брисеиду в ставку Агамемнона.

Едва глашатаи удалились, Ахилл стряхнул личину спокойного безразличия. Не сообщая Патроклу о своих планах, он вдруг вышел из шатра. А снаружи бросился бежать, летя над мокрым песком вдоль череды кораблей, перескакивая через швартовочные канаты один за другим совсей ошеломительной прытью и ловкостью, на какие среди смертных был способен лишь он один. И не останавливался, пока не добрался до пустынной части берега, где пал на колени и воззвал к волнам.

– Мать, приди ко мне! Помоги своему несчастному сыну!

Всплеск, вспышка – и вот уж Фетида ступила из волн и бросилась обнимать своего возлюбленного мальчика.

Материнство давалось Фетиде тяжко. Знание о том, что она живет вечно, а ее сын – лишь краткую вспышку смертного времени, мучило ее непрестанно. Видеть, до чего он несчастен, и потому быть несчастной самой – переживание, от какого ей не укрыться. Сострадание бессмертным не очень-то свойственно, однако стоит ему случиться, оно явлено как боль.

– Что стряслось, Ахилл, любовь моя?