Троя. Величайшее предание в пересказе

Какой бы морок ни навела Афродита на Елену вначале, теперь он совершенно точно развеялся, и Елена к Парису ничего не чувствовала. Ничего, кроме презрения. Он держал ее при себе как трофей, навязывался ей, бахвалился ею, когда ему это было выгодно, и выхвалялся тем, что владеет такой красотой, но никакой личной приязни ей не выказывал, даже малого знака не подавал, что любит или хотя бы уважает ее. Его младший брат таков же. Когда вокруг никого не было, Деифоб следил за ней похотливым взором и разговаривал с Еленой так, будто она шлюха. А вот Приам, Гекуба и Гектор – они другие. Всегда одаряли ее лишь добротой и почтением.

Пока глядели вниз они с Приамом, вперед выступили Менелай и Парис. Тысячи тысяч взбудораженных воинов исторгли клич поддержки и загремели мечами по щитам. Ничего громче Елена не слышала ни разу в жизни. Ощутила, будто сами стены города содрогнулись.

Одиночный поединок

Менелай и Парис вооружились хорошенько. Шлемы с гребнями из конского волоса прижаты локтями к торсам, оба воина потряхивали здоровенными бронзовыми щитами, отделанными крепкими шкурами. На солнце сверкали наконечники ясеневых копий, наточенные заново.

Царевич Гектор выступил вперед, держа свой шлем в вытянутой руке. В него он опустил два камня – белый и черный. Высоко подняв шлем, он провозгласил:

– Белый – царевич Парис, черный – царь Менелай!

Толпа притихла, Гектор сильно встряхнул шлемом. Выпал белый камень.

– Царевичу Парису предстоит метать первым!

Не дикой и безобразной дракой предстояло быть тому бою, а ритуальной дуэлью. Агамемнон, со своей стороны, и Приам – со своей принесли богам в жертву быков и козлов. И сами они, и жрецы их не сомневались, что происходящее – то самое, что приведет войну к завершению, так или иначе, и должно складываться со всеми возможными честью и достоинством.

Громады войск с обеих сторон сдерживать свое воодушевление умели хуже. Дух карнавала уже витал. Скоро они вернутся домой. Что б ни случилось, все вернутся домой. Двое мужчин, расходившихся друг от друга, стали абсолютной сердцевиной событий – Менелай, муж Елены, и Парис, ее любовник. Обычному вояке до того, кто выйдет победителем, дела не было почти никакого, однако стоял немаловажный вопрос добычи: Парис обещал, что, если проиграет, вернет не только Елену, но и великие сокровища. В основном, само собой, они достанутся царям и царевичам, но достаточно поживы дотечет и до рядовых.

Когда Парис и Менелай разошлись друг от друга ровно на столько шагов, сколько Гектор счел правильным, тот крикнул им, чтоб остановились. Царевичи повернулись лицом друг к другу. Сгустилось безмолвие. Парис взялся за копье, отвел руку, метнул…

Толпа громогласно охнула – долгая тень копья устремилась к своей цели. С могучим стуком наконечник его воткнулся в самую середку Менелаева щита, но толстая шкура согнула металл. Прекрасный бросок, но удар не ранящий. Греческий контингент облегченно вздохнул, а троянцы разочарованно застонали.

Теперь пришел черед Менелая. Он взвесил копье на руке, прочувствовал точку равновесия.

Надо отдать Парису должное: он не съежился и не струсил. Стоял крепко и прямо. Менелай прицелился и выпустил копье. Оно тоже ударило строго в середину щита, но тут пробило его насквозь. Парис увернулся с атлетической ловкостью – в последний миг. Наконечник копья не пронзил его, однако задел ему бок. Услышав резкий невольный крик Париса и увидев кровь, Менелай учуял победу. С диким воплем он помчался на Париса и обрушил меч на Парисов шлем. Раздался грохот, но сокрушен оказался меч, а не шлем. Оглушенный Парис попятился, Менелай схватил его за гребень на шлеме и резко дернул. Парис пал на колени в пыль, и Менелай поволок его по земле за ремень на горле. Так бы и удавил Париса – как когда-то Ахилл прикончил Кикна, когда ахейские корабли едва прибыли к этим землям, – если б не вмешалась и не вступилась за своего любимца Афродита. Она оборвала ремни, и в руках у чуть не потерявшего равновесие Менелая остался лишь пустой шлем.

Тут Афродита и сокрыла Париса в вихре пыли и суматохи. Менелай выкликал его имя, но видеть его не мог. Никто не мог его видеть. Парис перенесся в свои покои во дворце.

Толпа взревела от досады и разочарования.

Во дворце Афродита возникла перед Еленой и велела ей идти к Парису – ухаживать за ним и одарять его любовью.

– Победил мой настоящий муж Менелай, – отозвалась Елена. – С чего мне идти к трусу Парису? Если ты его так крепко любишь, иди к нему сама. Сама утирай ему лоб, сама с ним любись. А меня от одного его вида воротит.

Лицо Афродиты преобразилось в перекошенную маску ярости.

– Только попробуй меня ослушаться! Наживи во мне врага себе – на своей шкуре почуешь, до чего возненавидят тебя и троянцы, и греки. Никакой женщине за всю историю не видать такого поношенья, хулы и кары на свою голову, какие я нашлю на твою, будь уверена. Ступай!