Троянская война

– Эта часть работы моя, – ответил, хихикая, Диомед. – Я моложе и бегаю быстрее. Кроме того, я – наверху, на стене.

Одиссей, кипя от ярости, что его перехитрили, ждал, казалось, целую вечность, пока не услышал шорох наверху, и веревка с привязанным к ней образом рывками опустилась в пределы досягаемости. Через минуту Диомед тяжело приземлился рядом с Одиссеем и спустил веревку вниз.

Одиссей повернулся к своему товарищу, но Диомед мгновенно развернулся, и тот увидел меч, сверкнувший в его руке.

– Говорят, что над Одиссеем никто не может взять верх, – мрачно заявил он. – Не знаю, насколько это высказывание верно, но я первым спущусь вниз по веревке. Я подожду тебя внизу, и, пока я буду нести Палладий, ты можешь идти впереди.

Серым предрассветным утром Одиссей возвратился в лагерь, а Диомед с привязанным веревкой к его спине Палладием и острым мечом в руке на изготовку триумфально шествовал позади.

Часть четвертая Падение Трои

Троянский конь

Хотя греки и захватили Палладий, они все еще никак не могли взять Трою штурмом, но распространили слухи, что решили снять осаду и возвратиться домой. А пока они азартно занялись постройкой огромного деревянного коня, в животе которого дюжина людей могла бы спрятаться лежа. Когда там заняли места самые смелые герои, флот действительно вышел в море и поднял паруса. В море напротив Трои лежал небольшой островок, когда-то процветавший, но за время продолжительной войны ставший пустынным. Там-то с противоположной от Трои стороны и причалили греческие суда и тут же выслали людей на самое высокое место острова, чтобы наблюдать за световым сигналом, который тайно должен вызвать их назад в Трою.

А тем временем ворота города распахнулись настежь, и жители Трои с радостными криками побежали по песчаной равнине посмотреть на опустевший вражеский лагерь. Дети висели на палисаде, где Аякс и Гектор когда-то встретились в жестокой схватке, или играли в прятки в аллеях, по которым Приам вез ночью выкуп за своего убитого сына. Это был первый беззаботный день на памяти мальчишек, они со смехом бегали по берегам Скамандра, в поток которого Ахиллес бросил Ликаона.

Толпа взрослых держалась более серьезно, они собрались вокруг диковинного коня, раздумывая над тем, построили ли греки его в честь какого-то бога или чтобы навлечь на Трою какую-нибудь беду напоследок.

– Такой образ должен быть священным, – высказал предположение кто-то. – Было бы разумно построить алтарь около него и приносить жертвы богам, которые доставили этого коня в наш город.

– Сожгите его! – закричал Лаокоон, жрец Посейдона. – Я не знаю, что это такое, но я научился опасаться даже подарков, когда они исходят от греков. Кто знает, может, там люди внутри?

Он поднял свое копье и изо всей силы метнул его в бок коню. Оружие вонзилось в крепкие доски и задрожало, а удар железным лязгом отозвался из полого нутра.

– Слышали лязг оружия?! – воскликнул жрец.

– Возьми свои слова назад! – закричал другой. – Образ – святой, а этот лязг свидетельствует о гневе богов.

Люди заколебались, смотря на Приама в ожидании указаний, но тут послышались с берегов Скамандра крики юношей, которые обнаружили человека, прятавшегося в камышах. Благодаря численному превосходству они легко заломили ему назад руки и тащили его к толпе.

При виде незнакомца подавляемая все эти десять лет истерия внезапно выплеснулась наружу. Стая разъяренных женщин бросилась к нему, царапая ногтями и осыпая тумаками, а он в это время пригнул голову, съежился в окружении схвативших его юношей и закричал что было мочи:

– Убейте меня! Убейте меня тогда! Вы ничем не отличаетесь от греков!

Несколько мужчин бросились его спасать, оттаскивая женщин и отталкивая их в сторону.

– Приведите этого человека сюда, – велел Приам. – Давайте узнаем хотя бы, что он может нам сказать.

Незнакомец бросился Приаму в ноги, волосы его были дико всклокочены, а его бледное лицо стало полосатым от царапин и кровавых отметок, оставленных острыми женскими ногтями.

– Дайте мне умереть, – безумно повторял он. – Как я могу жить, когда и греки и троянцы отвергают меня?

– Поведай нам свою историю, – холодно приказал Приам. – Почему тебя оставили на наше милосердие, зная, что мы не питаем особой любви к грекам?

– Меня зовут Синон, – сказал шпион, пристально рассматривая Приама своими бледными, холодными глазами. – Я был другом Паламеда, после смерти которого я, глупец, похвалялся, что отомщу Одиссею. В последнее время, с тех пор как Диомед проник в храм Афины и коснулся своими грязными руками ее самого священного образа, Палладия, греки совершенно потеряли покровительство богов. Правду говорят их прорицатели – им повезет, если они хотя бы вернутся домой опозоренными, спасая себе жизнь. Все согласились, что их дело безнадежно, но в течение многих дней даже ветер не давал им возможности отплыть.

Он закашлялся и на мгновение замолчал.

– Последнее – чистая правда, – глубокомысленно заметил Приам, – но продолжай.