Троянская война и поэмы Гомера

Слышу умолкнувший звук божественной эллинской речи,
Старца великого тень чую смущенной душой.

В. А. Жуковский, как отмечалось, переводил «Одиссею» с немецкого подстрочника, сделанного школьным учителем Гроссгофом, которого поэт называл «великим эллинистом». При этом Жуковский кое-что знал и по-древнегречески и оригинал «Одиссеи» имел перед собой. В переводе Жуковского также имеются славянизмы, по их меньше, чем у Гнедича, и «Одиссея» нашего великого поэта-романтика читается как-то проще, облегченнее, что зависит также от самого стиха, менее упругого и твердого, чем стих «Илиады». Кажется, что романтически-приподнятый эмоциональный талант и высокая поэтическая индивидуальность Жуковского чем-то помешали ему приблизиться к Гомеру, к его «медным» стихам. Гнедич, всей душой ощущая эту языковую медь, по выражению Пушкина, с Гомером «долго беседовал один», тем самым полнее и глубже погружаясь в поэтическую стихию «Илиады».

Огромным художественными достоинствами отнюдь не ограничивается значение «Илиады» и «Одиссеи». Это памятники глубокой античной старины в прямом смысле слова. Попробуем подойти к ним иначе, чем просто к поэмам.

Перелистайте одну-две песни «Илиады» и обратите внимание на то, что, возможно, раньше не замечали или принимали как должное в общем стихотворном потоке.

Первое — это огромное количество вполне конкретных фактов, предельно насыщающих текст, реальных мотивированных поступков, настроений, описаний самых разнообразных явлений и вещей без всякого мистического, даже просто фантастического тумана. Простота, ясность, даже некоторая скупость описаний и суждений, а в то же время ощущение необходимости, с которой Гомер вводит в поэтический поток своей эпопеи новые лица, новые вещи, новые факты, — необходимости не художественной, а просто жизненной, полуразговорной. Я бы хотел назвать Гомера наивным реалистом. И здесь невольно приходит в голову мысль, что все эти конкретные сцены, положения, описания, факты и вещи не могли, что называется, придумываться и постепенно нанизываться рапсодами в одну поэтическую нить, что происхождение конкретности гомеровых описаний есть сама жизненная конкретность, вплотную примыкающая к исторической достоверности и отражающая ее. Весьма возможно, что если бы каждый последующий народный певец вносил свои «фактические дополнения» в текст песен пли, напротив, что-то из текста выбрасывал, действуя каждый по своему усмотрению, мы не имели бы перед собой те законченные художественные ценности, о которых, имея в виду поэмы Гомера, писал в свое время наш великий критик В. Г. Белинский. Если в течение первых веков I тысячелетия и происходил процесс «совершенствования», «украшения» или «очищения» текстов «Илиады» и «Одиссеи), то он не мог быть произвольным, нарушающим народную традицию, бывшую у древнегреческого народа всемогущей.

Другой вопрос, который мы могли бы задать, скажем, самой «Илиаде»: сколько действующих лиц, первостепенных и второстепенных, в ней выведено? Главных, действительно, не очень много, все они нам более или менее знакомы. А остальные? Сколько поименованных воинов и военных эпизодов, сколько убитых и раненых, названных персонально, сколько имен да еще попутно и биографий воинов и вождей, строго индивидуальных да еще разнесенных по десяткам, а то и по сотням «адресов» — государств, городов, островов, чем-то славных, чем-то достопримечательных! Есть ли все это подлинный, фактический материал, строго привязанный к месту и времени действия и затем, через несколько поколений певцов, в неизменном виде обретший художественную законченную форму в песнях Гомера? Невозможно представить себе ничего другого. Всего правильнее думать, что все эти имена, «адреса», «биографии», связанные со временем осады Трои, точно сохранялись в памяти певцов — аэдов, что к ним относились так же бережно, так же любовно, как это свойственно всему песенному творчеству позднейших времен и новых народов. Действительно, мы смотрим на баянов, бардов, рапсодов, скальдов в той же мере как на исполнителей, так и на хранителей народных преданий. Их первоначальный вид, их отливка в исходную форму — процесс, в котором, по-видимому, еще много неясного. Да и само художественное творчество в целом и общем остается огромной и сложной проблемой современной психофизиологии. По отношению к «Илиаде» (в большей мере, чем к «Одиссее») удивления достойно именно сохранение такого огромного мифологического материала от времени падения Трои или ближайших к нему столетий. Была ли эта память коллективной или индивидуальной, в конце концов все равно, и одаренность создателей Гомеровых поэм, как и их способность к многократному безошибочному их повторению, заключает в себе чудо, одно из главных чудес античного мира, запечатленных не в камне, а в слове.