Троицкие сидельцы

Ударили крепостные пушки нижнего, среднего и верхнего боя. Гаранька зажал уши, но громовой грохот орудийных выстрелов все равно проникал в голову. Галерея тряслась у него под ногами. Затрещали неприятельские ружья из турусов и щитов. Пуля, словно гигантский шмель, прожужжала над головой Гараньки, и он спрятался за зубцом крепостной стены.

Один турус покачнулся и остановился. Пушечное ядро, наверное, перебило ось или разломило колесо. В неподвижный турус полетели десятки стрел с горящей промасленной паклей на остриях, и скоро его удалось поджечь. Но другой турус подкатили к стене рядом с Красной башней и придвинули вплотную к зубцам стены.

— Осадные котлы сюда! — загремел чей-то напряженный голос.

Гаранька увидел, что на галерее шесть мужиков медленно тащили, ухватившись за деревянные толстые палки, с огня котел, наполненный кипящей черной смолой.

Между зубцами стены поставили козлы, широкий желоб и, наклонив котел, вылили смолу по этому желобу на турус. Там закричали. Защитники забросали турус горящими факелами, и наконец вторая передвижная крепость тоже запылала.

Крепостные пушки били точно. Не зря воеводы учили пушкарей стрелять и днем и в ночной тьме. Пригодилась ратная наука. Ядра сокрушали турусы, разламывали щиты. Пушки нижнего боя ударили дробом по неприятельским отрядам. И такой был убийственный пушечный огонь, что не выдержали неприятельские войска, побросали пылавшие и уцелевшие турусы, лестницы, щиты и отступили.

На следующий день утром Гаранька пробрался в Троицкий собор монастыря, где священник в ярком, блестящем облачении читал проповедь. Гаранька стоял в толпе недалеко от священника и видел, как он еле заметно вздрогнул, когда вдали грозно прогрохотала пушка. Тупой удар ядра снаружи в стену собора заставил всех вскрикнуть. Священник прервал проповедь, успокоил людей и снова заговорил. Тут еще раз грохнул выстрел, ядро выбило узкое высокое окно, раздался глухой звук удара. Стоявший прямо перед священником мужик, уже немолодой, с простоватым широким лицом вдруг ахнул и повалился на каменный пол. «Что это у него нога как подвернулась, — пронеслось в голове Гараньки, — сам упал лицом вниз, а носок сапога кверху задрался». И вдруг он понял, что нога не подвернулась, ее оторвало ядром. Упавший не шевелился, под ним расплывалось темное пятно.

— Корнея убило! Корнея убило! — испуганно закричали люди.

Заплакали дети, народ кинулся к выходу, Гараньку стиснули, затолкали, вынесли из дверей. Сухонькая старушка, одетая во все темное, с серым темным платком на голове, остановилась, увидев Гараньку.

— Сынок, иди домой, — сказала она ему, — а то, не ровен час, убьют.

Тут снова ударил вдали пушечный выстрел, и старушка упала на землю, сбитая ядром. Гаранька шарахнулся в сторону. К старушке кинулись люди помочь, но она уже была мертва. Народ бросился снова в собор укрыться за толстыми стенами.

Вокруг поверженного Корнея склонились мужики. Гаранька подошел к ним. Морщась, словно и ему передались невыносимые страдания человека, он глядел, как осторожно приподняли Корнея, перевернули на спину.

Еще раз грозно рыкнула дальняя пушка, и ядро пробило железные двери с южной стороны, проломило доску древней иконы. Столпившиеся вокруг раненого люди пригнулись, стали плотнее и загородили его. Гаранька с облегчением отвел глаза в сторону — все равно ничего не видать, да и смотреть тошно. Так стоял он и не уходил. Слышалось частое, с хрипом дыхание, какая-то напряженная возня, треск разрываемой ткани, неразборчивые быстрые слова. Потом стало тихо. Все поднялись.

— Преставился, — вдруг явственно услышал Гаранька необычное слово. Он исподлобья посмотрел в ту сторону и увидел неподвижное, синеватое лицо убитого Корнея.

С 3 октября обстрел монастыря из 63 пушек не прекращался ни днем ни ночью. Когда обстрел усиливался, народ прятался в крепостных башнях, каменных соборах и подвалах. Стрельба велась не только обычными, но и калеными ядрами. Такие ядра могли зажечь даже сырые бревна, потому что их сначала накаляли на огне до вишневого цвета, а затем опускали в дуло пушки, предварительно забив в нее мокрый войлочный пыж. Чтобы не допустить пожаров, осажденные внимательно следили за всеми деревянными домами, сараями и прочими постройками и, если в них попадали ядра, заливали эти места водой.

Постоянный обстрел выматывал троицких сидельцев, каждый день от ядер погибали люди. Многие вслух возмущались, что воеводы не хотят устраивать вылазку и уничтожить пушки Сапеги и Лисовского.

19 октября возле поварни ядром убило наповал женщину. И хотя стрельба не прекращалась, вокруг убитой столпилось несколько сот вооруженных мужиков и стрельцов.

— Айда на вылазку, мужики! — призвал Ванька Голый, обращаясь к толпе. — Лучше в бою умереть, чем здесь ждать, когда тебя ядром пришлепнет!

В толпе одобрительно зашумели. Но к Ваньке пробился Петруша Ошушков.

— Как же это «айда»? — громко возразил он, на его широком лице ясно виделся испуг. — Без воеводы, что ли? Самовольно, значит?

Но Ванька отмахнулся от него: