Трон императора: История Четвертого крестового похода

Дом Самуила охраняли шестеро варягов-гвардейцев, все были в аккуратных кольчугах, все вооружены мечами и большими топорами. Мне показалось, Мурзуфл пересолил с охраной в этом пустынном поселении. Один дежурил у дверей, четверо стояли по углам и один на крыше. Переговаривались они на языке, который я узнал, но сам на нем не говорил; все они были родом из Англии и разговаривали как Вульфстан. Вот и нашлось что-то общее у меня с этими людьми — их тоже победили норманнские лорды, которые сейчас правили Англией, их тоже отделял от родины многомесячный путь. На этом наше сходство закончилось.

В этот ночной час дом буквально был окружен горящими факелами. Небольшая ручная тележка возле двери свидетельствовала о том, что припасы гвардейцы доставили сами.

Одна стена дома находилась буквально в шаге от внешней ограды поселения, хотя возвышалась над ней на целый этаж. Это означало, что тот, кто стоял на крыше или выбрался из окна верхнего этажа, теоретически мог спрыгнуть вниз и оказаться за пределами Перы. Это было бы большое безрассудство даже с моей стороны (прыгавшему предстояло приземлиться на очень крутой каменистый склон), но вполне осуществимое. Поэтому на крыше и дежурил охранник.

Я подошел к окну, которое открывалось в комнату, выделенную под кабинет. Теперь тут спала Джамиля (во всяком случае, до недавнего времени). Я никуда не полез, а просто остановился и заговорил, не скрывая своих чувств. Говорил то, что думает любой взрослый о своей первой любви, но никогда не произнесет вслух из боязни показаться слащавым. Говорил, понимая, что это мой последний шанс и другого не будет никогда.

Я произносил свой монолог, стоя между двух гвардейцев, на чужом для них языке, но моя речь и так была им ясна, тем более что (как выяснилось позже) эти громилы ждали меня чуть ли не месяц. Я говорил Джамиле, что людям редко выпадает второй шанс в жизни, и если это происходит, то верх глупости им не воспользоваться. О Самуиле не сказал ни одного дурного слова, хотя, клянусь Всевышним, это было бы легко, да и настроение у меня было подходящее. Зато сказал, что она свободно может покинуть дом и присоединиться ко мне, и молил ее бросить Самуила. Другими словами, говорил искренне все, что наболело, и в то же время боялся, что она не ответит.

Окно представляло собой отверстие, вырезанное в стене, с прилаженными к нему деревянными ставнями на кожаных петлях. Одна из ставен была закрыта, а вторая чуть приоткрыта ровно настолько, что я мог говорить в щель.

— Сколько раз должен мужчина спасать любимую женщину из тиранического плена? — воззвал я погромче, чтобы меня наверняка услышали. — От тех, кто удерживает ее под своей властью, ссылаясь на ложные причины? Я это делаю уже в третий раз! Вызволил тебя из дома Барциццы и дал свободу, потом снова вызволял из цепких лап Бонифация, а теперь пришел, чтобы опять…

Изнутри послышались тяжелые шаги по земляному полу. Ставня распахнулась, я отскочил и умолк. В оконном проеме с фонарем в руках стоял рассвирепевший от гнева Самуил. Он казался мне еще выше прежнего, так как дом был слегка приподнят на фундаменте.

— Ты не мог бы прекратить? — потребовал он. — Твои слова причиняют ей муку. Чего ты от нее хочешь?

— По-моему, все было сказано ясно — хочу спасти ее от неверного шага! — громко произнес я и крикнул через его плечо: — Джамиля! Подойди сюда! Сегодня вечером мне надо везти Лилиану в аббатство. Хочу, чтобы ты отправилась с нами! Если уж жертвовать собой, то не из чувства долга, а ради веры или любви! Ты сама наблюдала, как Грегор усвоил этот урок! — Я шагнул к окну и, покосившись на Самуила, ехидно спросил: — Я вас не слишком обременю просьбой позвать сюда мою женщину?

На лице его отразились разные чувства, причем одно быстро сменяло другое. Тем временем солдаты за моей спиной тихонько давились от смеха. Они дежурили на этом посту несколько недель и умирали от скуки, теперь же у них появилась надежда хоть как-то развлечься.

Мои слова, которые Джамиля прекрасно расслышала, заставили ее подбежать к окну. Наверное, она плакала, ее лицо было по-прежнему мертвенно-бледным.

— Что ты затеял? — с яростью прошептала Джамиля.

— Ты можешь уйти в любую минуту, — громко произнес я. — Охрана предупреждена.

— Я не могу так поступить. И если ты думал, что я уйду, то в тебе нет ничего человеческого.

— Мне что, войти и увести тебя силой, по-варварски? Или, в подражание великим крестоносцам, сразиться за право обладать тобой? Самуил бен-Давид, вызываю тебя на поединок!

Эта реплика была произнесена с подчеркнутой жестикуляцией, чтобы охранники поняли, какие нешуточные страсти здесь разыгрываются. Они остались очень довольны.

— Не смеши людей, — сказал Самуил.

— Ага! Ты принимаешь вызов! — продолжал я. — Выходи и сразимся!

Самуил посмотрел с высоты своего роста вниз на Джамилю.

— Чего он добивается, дьявол его побери? — спросил он по-арабски (во всяком случае, произнес что-то в этом роде).

Ее ответ, тоже на арабском, вероятно, означал следующее:

— А это только дьявол и знает.

Самуил высунулся из окна, чтобы увидеть ближайшего охранника.