Трон императора: История Четвертого крестового похода

Ликование венецианцев подняло боевой дух в лагере, но, когда те вернулись в бухту, атмосфера вновь накалилась. Было что-то удручающее в целом городке из шатров и палаток, рассчитанном на десять тысяч человек, когда он почти опустел.

Мы с Джамилей так и не отошли от стены палисада, все торчали наверху и уныло смотрели на Влахерну. Над бухтой клубился дым. Прямо перед нами варяжская гвардия не только удвоила свою численность на стенах дворца, но начала делать короткие смертоносные вылазки, а франки тем временем не успевали даже приблизиться к открытым воротам. Да, пилигримы в этот день явно уступали противнику. А это означало, помимо всех прочих несчастий, что Отто не будет освобожден из плена.

— Я, конечно, не рыцарь, — неожиданно вырвалось у меня.

— Это что, начало шутки? — спросила Джамиля.

Наверное, вид у меня был пристыженный и виноватый.

— Я не рыцарь, а грубый варвар и потому собираюсь попросить о том, о чем ни один рыцарь никогда не попросил бы ни одну женщину. Нет у меня никакого оправдания. — Я обвел взглядом панораму в последний раз, а потом посмотрел на Джамилю. — Стыдно просить тебя об этом…

— Ну конечно я пойду с тобой. По-гречески ты говоришь ужасно, тем более что я взяла с тебя обещание не предпринимать никаких шагов, не посоветовавшись со мной, — теряя терпение, сухо произнесла Джамиля. — Придется тебя переодеть, чтобы ты не привлекал внимания. На франка ты не похож, тем более на местного.

Меня поразило ее спокойствие.

— Так ты согласна? Ты ведь ничем не обязана Отто.

— Отто сделал меня в глазах Бонифация мертвой. Благодаря ему я больше не беженка. Делаю это не просто ради Отто, а ради тебя, и Грегора, и даже Лилианы. Ради всей компании.

Продолжение записи

от 17 июля 1203 года

Сидя на Самме под палящим летним солнцем, уперев конец копья в правое стремя, я мрачно взирал, как продолжают громить моих собратьев по оружию. Отряды арьергарда по очереди разминали своих коней, делая широкий круг, но с каждой секундой становилось все очевиднее, что мчаться вскачь не придется, разве что отступать в лагерь. Авангард сражался отчаянно, но никуда не продвигался. Я подумал о брате, раненном, скованном цепями, быть может, даже мертвом, в застенках Влахерны, и содрогнулся, чувствуя бессилие.

Пришпорив Самму, я проехал несколько шагов, пока не поравнялся с Бонифацием.

— Мессир, — тихо сказал я, — это был мой брат…

— Все эти люди наши братья, — спокойно заявил Бонифаций, даже не посмотрев в мою сторону. — Возвращайся на свое место и жди.

Нам самим не верилось, что мы так легко прошли за ворота. На расстоянии выстрела из лука в сторону бухты, где бушевал огонь, ворота были заложены кирпичом. В другой стороне, в трехстах шагах в глубь материка, тоже были ворота, но мы не смогли бы к ним подобраться из-за сражения. Так что пришлось карабкаться по скользким камням северо-западной оконечности бухты к воротам, служившим для Влахерны и выходом к воде.

Джамиле удалось убедить охранника, что мы, местные жительницы, родом из Генуи, оказались в ловушке за городскими стенами, возвращаясь домой, после того как навестили брата, монастырского аптекаря, хорошо разбиравшегося в целебных травах. «Мы» — это она и ее немощная старуха мать, согбенная пополам от возраста, в невообразимых бесформенных тряпках, укутанная шарфом, который любящая дочь украла у франков, чтобы старуха спрятала свое уродство, вызванное тяжелым недугом. Джамиля выпалила названия полдюжины местных трав, которыми снабдил ее мнимый родственник, и даже продемонстрировала образчики нескольких из них, собранных по дороге. Ее мать вроде бы лопотала на каких-то языках, в общем, молола всякую чушь на якобы родном языке. Дочь терпеливо поглаживала заскорузлые волосатые ручищи матери и просила успокоиться, приговаривая, что теперь они в безопасности и подлые франки больше не попытаются посягнуть на ее добродетель.

Мы представляли собой двух безоружных напуганных женщин, и охранник почти не обратил на нас внимания, настолько был занят ожиданием новостей о пожаре, битве, сражении в бухте. Он пропустил нас. Не на территорию дворца, а через ров с застоялой водой и ворота, ведущие на широкую улицу между дворцом и резиденциями приезжих аристократов.