Трон императора: История Четвертого крестового похода

— Всему, что вызывает сильные эмоции, — ответила она, не заглатывая наживку. — Если ты считаешь, что сумеешь удержать себя в руках, я спою еще одну песню. — Джамиля посмотрела на меня искоса долгим взглядом, что было на нее совершенно не похоже и пробудило во мне те эмоции, о которых я обычно не вспоминал. — Поэма о поясе, — игриво добавила она. — Великий Маймонид был в отчаянии, что эта песня пробуждала развратные мысли.

— Для этого у нас есть Лилиана, но все равно спасибо, — занервничал я и ткнул пальцем в лютню. — Так какие еще песни ты на ней исполняешь?

Джамиля пожала плечами.

— Всякие. Жалобные, застольные…

— Давай послушаем жалобные.

— Ладно. Это песня из Талмуда.

— О, Талмуд! Мой любимый! — воскликнул я, даже не представляя, о чем идет речь.

Женщина заиграла, и меня буквально затрясло: ее голос выражал глубочайшее горе, казалось, она оплакивает собственных детей. Но затем она пропела перевод, чтобы я все понял:

— Не сдерживай сочувствия к тому, кто взывает к тебе из глубины своей души. Не презирай убогого, просящего о милосердии. — Она сделала небольшую паузу, а потом многозначительно добавила, глядя прямо мне в глаза: — Не вменяй ему в вину его прежние грехи, похороненные в сердце.

— Ладно, ладно, намек понял, — сказал я, опускаясь рядом с ней на скрещенные ноги. — Раз такое дело, научи меня играть.

Джамиля протянула мне инструмент. Я взял его и положил выпуклой декой на колени, неловко пытаясь левой рукой обхватить широкий гриф. Осторожно прикоснулся по очереди ко всем четырем струнам.

Она опустила ладонь на гриф лютни, чтобы успокоить вибрацию струн. Я сверху опустил свою ладонь и неожиданно для себя произнес:

— Если бы это была романтическая песня, то сейчас для меня настал бы самый подходящий момент заключить тебя в объятия.

— Ммм, — уклончиво промычала Джамиля и, не изменив позы, предложила: — Давай покажу, как пользоваться плектром.

Она протянула руку к инструменту.

Гораздо позже, когда с крыши спустилась Лилиана, Джамиля все еще обучала меня. Мы больше не дотрагивались друг до друга, но у меня было такое ощущение, что теперь мы с ней тесно связаны, и в этом было больше эротики, чем в любом поцелуе. Смущало то, что я вдруг словно проснулся к жизни. Смущало и заставляло испытывать неловкость, будто предавал ту женщину, которую любил у себя на родине. Интересно, стала бы она ревновать? И вообще, она когда-нибудь меня ревновала? Я пришел в ужас оттого, что не мог вспомнить. Джамиля заметила мою грусть и, ничего не выпытывая, переключила внимание на Лилиану.

— Как тебе удалось что-то разглядеть в темноте? — спросила она.

— У всех факелы. Раненые падают на землю и становятся факельщиками, так что для тех, кто продолжает драться, освещение с каждой минутой становится лучше. Сначала мне было весело, потом стало скучно, а теперь я беспокоюсь, потому что драка продолжается уже несколько часов и не думает утихать, а, наоборот, разгорается все сильнее.

Джамиля поморщилась.

— Грегор не собирался участвовать в стычке, он отправился на поиски Отто, а того очень просто найти: где потасовка — там и он.

— Справиться с Отто, вошедшим в раж, не так-то просто, даже для Грегора, — всполошилась Лилиана.

— Зато его легко перехитрить. — Я слегка приосанился.

— О, только не это, — вздохнула Джамиля. — Ну когда ты чему-то научишься?

19

Задача была не в том, чтобы отыскать потасовку, а в том, чтобы отыскать нужную потасовку, ибо весь Задар был охвачен уличными драками. Я не знал плана города, но заметил, что наш дом стоит в небольшой впадине между двумя холмами. Кроме меня были и другие люди, запоздало присоединившиеся к разгоревшемуся скандалу. Впереди была видна внушительного вида свита венецианского дожа, облаченная в алое, — она торопилась возвестить звуком труб о появлении дожа. Мне казалось сомнительным, что присутствие Дандоло сможет кого-то утихомирить, но, скорее всего, он приведет меня к главному очагу.

Не прошел я за свитой дожа и двухсот шагов от ворот, как оказался на большой открытой площади, куда выходили апсиды двух церквей, портик еще одной и длинная крытая галерея — солидные каменные строения. Площадь была освещена ярко, как днем, и заполнена обозленными, орущими людьми, большинство которых носили цветные кресты на рубахах. Отто находился на краю площади. Он был ранен, но насколько серьезно — я не мог определить, видел только, что оба оруженосца склонились над ним.

Отто выгнул шею и наблюдал за боем, прислонившись спиною к дому. Дож, вышагивавший впереди, остановился по совету поводыря, и я чуть не налетел на его охранника, но вовремя спохватился и, отойдя в сторону, обогнул свиту, чтобы рассмотреть, куда они все уставились.

То, что я увидел, повергло меня в изумление и благоговейный страх, ибо передо мной предстал Грегор Майнцский во всей своей ярости и блеске, как натасканный бойцовский пес. То, что это Грегор, было понятно потому, что драчуны перестали колошматить друг друга и, сгрудившись вокруг него и его противников восхищенной толпой, скандировали его имя.