– Достаточно! Это измена! – взревел Гутвульф, вскакивая на ноги и перевернув свой стул, который упал на изумленных придворных; длинный меч с шипением выскользнул из ножен. Если бы ошеломленный Фенгболд тоже не вскочил, зацепившись рукой за руку с мечом Гутвульфа, тот бросился бы на задрожавшего от ужаса Тайгера.
Элиас также сразу оказался на ногах.
– Убери свою иголку, болван! – закричал король. – Никто не смеет обнажать оружие в тронном зале! – Затем он повернулся от рычащего графа Утаниата к шуту.
Старик, успевший прийти в себя после устрашающего спектакля разъяренного Гутвульфа, постарался принять уверенный вид.
– Только не думай, жалкий карлик, что нам понравилась твоя песенка, – прорычал король, – а твоя долгая служба отцу делает тебя неприкасаемым – не рассчитывай, что ты можешь наносить королевской коже уколы столь тупыми шипами. А теперь сделай так, чтобы я тебя больше не видел!
– Я должен признаться, сир, что песня совсем новая, – дрожащим голосом начал шут. Его шляпа-колокольчик сбилась набок. – Но это не…
–
Тайгер поспешил выйти из тронного зала, дрожа под злобным взглядом короля, но успел увидеть тоскующее, полное безнадежности лицо его дочери, принцессы Мириамель.
Глава 11
Нежданный гость
В середине последнего дня авриля Саймон валялся на темном сеновале в конюшне, уютно устроившись в колючем желтом море так, что лишь его голова возвышалась над его волнами. Пылинки сверкали в лучах солнца, проникавших внутрь через широкое окно, а Саймон прислушивался к собственному ровному дыханию.
Он только что спустился с окутанной тенями галереи часовни, где монахи пели полуденные гимны. Чистые прекрасные мелодии торжественных молитв неожиданно тронули Саймона, что случалось крайне редко внутри завешенных гобеленами стен, в которых происходили сухие, скучные события – каждая нота была тщательно выверена и с любовью пропета, так резчик по дереву осторожно держит, а потом с нежностью выпускает в ручей изящные игрушечные лодочки. Поющие голоса пленили его тайное сердце ласковой прохладной серебряной сетью; и нежная кротость ее нитей все еще не ослабила своей хватки. У него появилось такое странное ощущение: на мгновение он превратился в тонкие перышки и бьющееся сердце – испуганная птичка в ладонях Бога.
Саймон сбежал с галереи вниз по ступенькам, вдруг почувствовав себя недостойным такой красоты и утонченности, – он был слишком неуклюжим, слишком глупым. Ему показалось, что своими обветренными, с потрескавшейся кожей руками поваренка он может каким-то образом испортить прекрасную музыку, точно ребенок, который нечаянно раздавил бабочку.
Теперь, на сеновале, сердце начало постепенно успокаиваться у него в груди, он поглубже зарылся в несвежую шепчущую солому и с закрытыми глазами стал слушать тихое фырканье лошадей в стойлах внизу. Ему казалось, будто он чувствует почти невесомые прикосновения пылинок, дрейфовавших к его лицу в неподвижной сонной темноте.
Должно быть, он задремал – Саймон не был уверен, – но он вдруг услышал голоса внизу. Перевернувшись, он прополз по коловшейся соломе к краю сеновала, откуда смог наблюдать за тем, что там происходило.
Там он разглядел трех человек: Шема Конюха, Рубена Медведя и маленького мужчину – возможно, это старый шут Тайгер, решил Саймон, – но он не был уверен, потому что не увидел шутовского наряда, а шляпа закрывала большую часть лица. Они вошли через дверь конюшни, словно трио актеров-комиков; Рубен Медведь размахивал кувшином размером с ногу весеннего барашка. Все трое были пьяны, точно птицы, взлетевшие с винного куста, а Тайгер напевал старую песенку:
Рубен протянул маленькому мужчине кувшин, который оказался таким тяжелым, что тот не удержался на ногах и упал, потеряв шляпу. Это и в самом деле был Тайгер; когда шут наконец замер на месте, Саймон сумел разглядеть его лицо и рот с тонкими, плотно сжатыми губами, потом его лицо сморщилось, словно он собрался заплакать, как ребенок. Однако вместо этого он принялся беспомощно смеяться, прислонившись спиной к стене и зажав кувшин между коленями. Оба его спутника, сами едва стоявшие на ногах, тоже громко расхохотались. Затем они сели рядом с ним, точно сороки на заборе.
Саймон подумал, что ему следовало бы сообщить им о своем присутствии; он плохо знал Тайгера, но находился в дружеских отношениях с Шемом и Рубеном. Однако после коротких раздумий не стал этого делать, решив, что незаметно наблюдать за ними будет гораздо интереснее – быть может, он сумеет придумать какую-нибудь забавную шутку! И он устроился поудобнее в своем тихом потайном местечке.
– Клянусь святым Муирфатом и Архангелом, – сказал Тайгер после того, как сделал несколько глотков, – мне это было необходимо! – Он провел по краю кувшина указательным пальцем, потом приложил его к губам.