Тропа обреченных

— Я его никогда не видела… — произнесла вдруг Артистка, отрешенно смотря перед собой, так что Киричук хорошо рассмотрел ее лицо — невысокий лоб, чуть раскосые глаза, слегка выступающий вперед гладкий подбородок, рот со вздернутыми уголками губ.

— Скажите, кто скрывается под цифрой «724»? Через кого он передавал вам информацию о воинских частях на Волыни? — спросил Василий Васильевич.

— Я не знаю, кто это — «724», — твердо ответила она, откинувшись на спинку стула. Она напряженно подумала: «Выходит, не знает о тайничке в ошейнике буренки Хиври?» Потом добавила: — Передавали мне на ходу две бумажки, на которых была эта цифра, я не интересовалась, все Сороке отдавала, ну этому, брату мужа, Петру Сорочинскому. Это он просил иногда помочь: возьми, принеси, передай…

Киричук перебил:

— Не надо, Мария Опанасовна, не принижайте свою роль, мы теперь знаем, как вы работали. Ваши же люди нам подсказали оценку: «лихо работает»! Это о вас говорят — доверенная связная краевого главаря.

— Сказать можно все, — произнесла она, потупясь, думая о чем-то своем, и спросила с надеждой: — Что теперь?.. За это строго?

Киричук удивился наивности вопроса. Он прозвучал естественно, без подвоха, а потому Василий Васильевич подушевнее спросил:

— Вы разве не осознавали, что делали? С чего началось ваше сотрудничество с оуновцами?

— Да ни с чего…

— Расскажите об этом «ни с чего».

— Близкий человек попросил меня сходить в одно место, взять сверток… Сам он болел. Потом понемногу я втянулась. Мне интересна была тайная игра. И тайные люди симпатичны.

— Они убивают, а вы с симпатией к ним, — упрекнул Киричук.

— Никого они не убивали тут… Потом уж я узнала… Сначала интересно было.

— Когда это было — «сначала»?

— Да сразу после войны.

— Кто этот близкий человек, привлекший вас к сотрудничеству с оуновцами? Муж? Его брат?

— Да, Петр Сорочинский.

— Почему тогда муж скрылся?

— Он не скрылся, поехал к родичам.

— В такую пору к родичам? Подумайте-ка вы сами: тут беда нависла над женой, а он в бега.

— Я сама его проводила, он ни при чем, чего бы ему маяться.

— Вы связь обговорили с ним?

— Да, первое время мы договорились сообщать о себе. Если бы ничего не произошло, я велела бы ему вернуться.

— Каким образом? — ровно, располагающе продолжал допрашивать Киричук; он ничего не писал — протокол вел следователь Баринов, — а потому их разговор стал походить на беседу.

— Мало ли у нас знакомых, через кого мы можем переброситься вестями.

— А все-таки?

— Я не допущу неприятностей добрым людям, — поднялась вдруг Мария. Она самовольно подошла к столику у окна, взяла графин, налила воды, сделала несколько глотков и со стаканом вернулась на свое место, сообразив, что этого, наверное, нельзя делать в ее положении, по-детски оправдалась: — Ой, простите…

И это неожиданное извинение показалось Киричуку настолько наивным, что заставило усомниться: убежденный ли враг перед ним, что в общем-то позволяло относиться к ней снисходительнее. Во всяком случае, Василий Васильевич не признавал в женщине убежденного националиста — пожалуй, она права, говоря, что заигралась в «тайную игру», а это несколько меняло дело.

Продолжая допрос, Киричук напомнил Марии Сорочинской об обращении Верховного Совета УССР, ЦК компартии Украины и Совнаркома республики, дававшем возможность таким, как она — оуновка, спасти себя при условии чистосердечного раскаяния и оказания помощи органам власти в разгроме банд. Мария словно очнулась, смахнула слезу.

— Где сейчас находится Петр Сорочинский, вы знаете? — подоверительнее спросил Киричук.

— Нет, не знаю… Он стремился к Зубру.

— Он уже возле него.

— Смотри-кась!.. — вырвалось у Артистки.

— Ваш муж Николай Сорочинский не будет стремиться к брату?

Мария немного подумала.

— Едва ли… а там кто знает, — пожала она плечами, успев подумать: «Все знает… и спастись можно, намекает… чего бы он тогда про указ мне… и о чистосердечном признании… о помощи власти напрямую сказал… боже мой, как быть-то?..» И поправилась: — Но я могла бы, если надо, нацелить Миколу к Петро, который у Зубра… Поимейте в виду, я готова помочь, как говорится, чем смогу…

До полуночи в березовой роще близ хутора «Три вербы» майор Весник обговаривал с Угаром план захвата главаря банды — Кушака.

Местность от Сосновки до Львовщины Иван Николаевич хорошо знал, и Проскура скоро перестал удивляться замечаниям майора, высказываемым Угару.

Кушака решили брать после того, как он обеспечит проход неизвестного функционера, которого будут встречать Угар с Проком. Проскура по обстановке должен будет решить, как дальше быть с пришельцем. Весник посоветовал: «Арест функционера вместе с Кушаком нежелателен по той причине, что этим актом мы провалим Угара».

Угар терял самообладание, слушая наставления. А когда Весник ушел, он развалился на траве, раскинул руки и с облегчением произнес: «Батюшки ты мои! Замучил! До чего же занудливый человек! Ну разве все до мелочи предусмотришь? Заботливый майор, за руку только не отвел нас куда надо…»